Расшифровка интервью: Марьяна Сачик, Валерия Жерихова
В рамках Киевского Интернационала — Киевской биеннале-2017 — в Центре визуальной культуры открыта объединенная выставка «Мертвые души» художников Марины Напрушкиной и Оливера Ресслера. Мы поговорили с Мариной Напрушкиной, художницей, социальной актвисткой и организаторкой культурного центра для беженцев Neue Nachbarschaft / Moabit («Новое соседство / Моабит») в Берлине.
Как вам идея объединенной выставки с Оливером Ресслером?
Оливер тоже работает над темой беженцев и их легализации, документирует это. Но у меня подход другой, я пытаюсь не только документировать, а и создавать и поддерживать такие пространства как «Новое соседство», чтобы они были возможными, а также пытаться влиять на популистский дискурс о миграции и о беженцах.
В своих художественных практиках вы работаете с официальными данными и сообщениями властей. Эту же линию изображает настенная роспись в Центре визуальной культуры — карта расширения границ экспорта ЕС и одновременно их ужесточение для беженцев.
Да, границы для капитала упраздняются, поскольку корпорациям нужны рынки присоединяющихся стран, а люди из этих стран не нужны. Получается, что границы для людей закрываются, а для капитала открываются настежь. Есть страны, которые проигрывают от расширения границ; есть такие, которые выигрывают. Германия дошла до того, что стала чемпион мира по экспорту.
Этот проект также вписывается в контекст созданного вами бюро контрпропаганды?
В принципе, да. В представленной на выставке карте присутствует агитационный момент. Идея была создать эту стенгазету как бэкграунд «Библиотеки для беженцев» — проекта, с которого все начиналось. Когда я стала посещать судебные заседания и начала рисовать, документировать суды беженцев, этот проект не задумывался, как выставочный. Процедура такая: когда человек приезжает, например, в Германию, он подает запрос на предоставление политического убежища. Запрос рассматривает федеральное ведомство по миграции и беженцам. Федеральное ведомство обычно отклоняет запрос, и дальше люди судятся с Республикой Германия. Они подают апелляцию против этого решения в суд, и тогда происходят вот такие судебные заседания, которые я освещаю. Судебные заседания публичны, но сейчас я начинаю думать, что в том, что они стали посещаемыми, есть и моя заслуга. Когда я впервые посетила заседание в 2013 году, судья была очень удивлена. Она потом сама сказала мне, что это первый раз, когда кто-то пришел, и расспрашивала меня, кто я такая и зачем мне это.
То есть изначально это были тетради с личными зарисовками?
Это были зарисовки конкретных процессов. Идея была выставить их в онлайн-архив, чтобы люди могли готовиться к своим процессам. Но потом, когда в 2014 году Анда Ротенберг1Анда Ротенберг — польская историк искусства, критик, кураторка и публицистка. В … Continue reading спросила, можно ли это показать в выставочном пространстве, я задумалась, имеет ли это смысл. Я не знала, как это будет работать и нужно ли это вообще. В конце концов я решила, что стоит добавить еще настенную графику, чтобы создать контекст для этих тетрадей. Несмотря на то, что первая выставка была в Национальной галерее искусства «Захента» (Zachęta) в Варшаве, буквально в нескольких метрах от которой располагается генеральное бюро «Фронтекса»2Frontex — Агентство Европейского Союза по безопасности внешних границ.. Тогда я сделала такую информационную карту как контекст для тетрадей, и сейчас я вижу, что тетради в выставочном помещении работают. Потому что, когда начинаешь читать эти истории, узнаешь о мировых конфликтах с частной перспективы — и это совсем другой взгляд, не та медиальная поверхностная картинка, которую мы знаем.
Целью было специфицировать категорию «беженцы», обратить внимание на конкретные личные опыты?
Тема беженцев в странах Восточной Европы и в целом в Европейском Союзе сейчас очень важна. На ней правые популисты основывают свою политическую повестку. Для них эта тема центральная. Поэтому и получается, что политики только и успевают реагировать на то, что делают правые. Это очень опасная ситуация, ведь и медиа, на мой взгляд, работают очень поверхностно, передают клише и не представляют дифференцированного подхода к этой теме. Можно заметить, что это все превращается в серьезную политику и сильно уходит вправо. Мне кажется, что очень важно показывать позицию другого, а также чтобы люди могли сами за себя говорить. И здесь чего-то добиться, что-то изменить можно именно художественным путем. Я давно уже поменяла приоритеты, выставочное пространство для меня не главное, важнее что-то делать за его пределами. Поэтому, с одной стороны, я была очень рада приехать в Киев, чтобы рассказать об этом, но с другой, был вопрос, как это выставить и что показать? Как передать опыт беженцев и мой опыт работы с ними в выставочном пространстве.
Напротив настенной карты направлений немецкого экспорта вы поместили имена беженцев.
Да, да. К нам в «Новое соседство» приходит очень много людей. За четыре года через нас прошло две-три тысячи людей. Эти люди уже никогда не станут правыми, не пойдут голосовать за правую партию. У этих беженцев будет другая картина немецкого общества. Это очень важный процесс. Эта работа представляет людей, потому что «беженцы» — очень абстрактная группа, часто это просто цифры. Немцы озабочены приездом беженцев, но на самом деле от них ни у кого жизнь не поменялась ни в худшую, ни в лучшую сторону. Большинство людей, на самом деле, никогда и не сталкивались с беженцами. По сути, я просто попросила людей, которые к нам приходят, записывать свое имя и день, когда они приехали в Германию. В тот день у них было много надежд и ожиданий, которые в основном не оправдались.
Я читала, что в «Новое соседство» также приходят и немцы изучать арабский язык. На востоке Украины, вблизи от зоны АТО, также есть инициативы, призванные создать площадку для диалога. Правда, в большинстве случаев, это сопряжено с конфликтами. Происходило ли что-то подобное в «Новом соседстве»?
Это такой действительно идеалистический проект. Многие спрашивают, были ли конфликты или погромы. К счастью, пока нет, потому что нас много и помещение большое, публика постоянно смешанная, 50 на 50 старых и новых соседей. Избегаю слова «беженец», потому что это клеймо, ни о чем не говорящее. Беженец — это, в принципе, статус по документам, от которого очень тяжело избавиться. Это никак не влияет на особенности характера или чего-то там еще. Поэтому у нас действительно не было серьезных столкновений.
«Новое соседство» — чуть ли не единственный способ борьбы с изоляцией иммигрантов в немецком обществе, да?
На одном из первых судебных заседаний, которое я посетила, была семья из Ирана, четыре года живущая в Германии. Они сказали, что у них нет контакта с местными. Им нельзя было работать и учиться. Беженец — это пассивный получатель социальных выплат. Сейчас законодательство немного поменяли, людям разрешили работать, но не всем. Можно учиться, но, опять-таки, не всем. В 2013 году нельзя было ни работать, ни учиться, это была настоящая социальная изоляция. Эта семья мне рассказала, что семьи рушатся, потому что люди вынуждены бежать, приезжают в Германию и на этом всё. Они теряют все, а стать частью немецкого общества не получается.
Но ведь в Берлине сейчас более утешительная ситуация, чем в провинции.
Да, но политика-то делается в Берлине. Поэтому именно там нужно работать. У нас есть возможность сделать так, чтобы нас услышали. К нам приходит пресса, и мы стараемся работать с публичностью. Важен выход из дискурсивной или выставочной моделей.
Речь идет не только о беженцах из Сирии?
Есть группы беженцев, которым не предоставляют убежище. Это, например, люди из Албании. Это в основном женщины, которые бегут от домашнего насилия. Берут детей и бегут. Также это беженцы из бывших советских государств: многие из тех, кто к нам приходит, — это приезжие из Чечни или Дагестана. Были также из Беларуси.
В любом случае, разговор идет о «мертвых душах». В 1992 году фундаментальное право на предоставление убежища так ограничили, что его стало практически невозможно получить. Это привело к тому, что люди остаются в стране нелегально, но их нет на бумагах. Люди доезжают до Европы, а потом теряются. Есть статистика просто потерянных людей. Понятно, что они здесь, но юридически их нигде нет. И это, мне кажется, выходцы из многих стран. В том числе и из Беларуси, и из Украины.
Выставленные в экспозиции плакаты мы делали в студии с людьми, которые к нам приходят: из Ирака, Сирии, из Камеруна — это очень интернациональная стена. Эти люди не обязательно интересуются политикой. Они уехали не только из-за политических причин, или же столкнулись с преследованием, не будучи при этом политически активными. Это люди из Чечни и Дагестана В основном это женщины, уехавшие с детьми из-за угрозы таких заболеваний как туберкулез или убийства старших сыновей, когда им исполнится 18 лет, по закону кровной мести. Часть проблем они привозят с собой — например, домашнее насилие в семьях беженцев. Когда мне говорят, что «Новое соседство» — это обычная соседская инициатива, которая не артикулирована политически, я с этим не согласна. Я считаю, что это как раз политические ситуации. Я считаю, что люди должны сами пытаться говорить, потому что за беженцев говорят все, тогда как они сами остаются не услышанными.