Прошлое со всеми своими пороками укореняется в сознании тем сильнее,
что наша либеральная эпоха объявила его навсегда упраздненным;
поскольку с варварством перестали бороться, оно продолжает свою работу
во мраке, привнося крайний архаизм в самое сердце современности.
Паскаль Брюкнер, «Горькая луна»[1]
Феминизм и литература
Читая художественную литературу прошлых веков, невозможно не замечать, как в текстах отображается положение женщины в обществе. Читать эти тексты, будучи женщиной, бывает особенно больно. Всегда остается открытым вопрос, насколько сексизм героев произведений разделял сам автор. Но оставим этот вопрос в стороне, ведь авторы умирают, а их произведения живут, обладая удивительным свойством хорошей литературы — быть документом времени и говорить с нами голосами живших когда-то людей. Читая, мы не должны воспринимать их речи наивно и бездумно впитывать в себя ценности и установки, по которым они жили. Тексты можно читать критически и продуктивно, ведь они предоставляют нам возможность изучения и анализа конкретного временного среза и конкретного общества, а также сопоставления описанного с современностью. Крупнейший французский социолог ХХ века Пьер Бурдье говорит, что социологи «в литературных трудах могут найти ключи к разгадке исследовательских вопросов и ориентиры, которые для них запрещены или скрыты специфической цензурой научного поля»[2]. «Работа социолога, — продолжает Бурдье, — похожа на работу писателя (лично мне приходит на ум Пруст). Наше задание состоит в создании доступа к жизненным опытам и их объяснении»[3].
Феминистское прочтение литературы поможет нам погрузиться в жизненные опыты женщин, проанализировать отношение к ним в литературных произведениях. Предметом нашего исследования станет американская литература семидясятых в контексте второй волны западного феминизма[4].
В течение последних лет феминистские сообщества на постсоветском пространстве стали актуализировать слоган «Личное — это политическое», который связывают со второй волной западного феминизма. Этот слоган родился в Америке в 1969 году. Почему нам кажется, что он актуален для нас сегодня? Полстолетия борьбы женщин на Западе способствовали значительным изменениям как в общественной, так и в частой сфере. Постсоветские общества, сами того не замечая, также пользуются плодами феминизма, но, с другой стороны, то со страхом, то с интересом примеряют на себя отдельные феминистские идеи, имея к ним много предубеждений. Этот слоган вызывает у нас отклик потому, что в обществе продолжают сохраняться довольно сильные советские традиции невынесения проблем личной жизни в публичное пространство, и это способствует консервированию многих патриархальных установок. А обращение к религии и ценностям традиционной культуры, которое мы наблюдаем во многих постсоветских странах, только помогает их укреплять. В то же время, доступность откровенной информации в интернете далеко не всегда означает освобождение для женщин или критику патриархата: часто ей сопутствуют сексизм, навязывание стандартов внешности, сексуальности и определенных моделей поведения — к примеру, советы, «как удержать мужчину». Конечно, эти рецепты чем-то отличаются от наставлений предыдущих поколений, но посыл у них остается общим: нам предлагают рассматривать людей не как независимых личностей, а как существ, в первую очередь обусловленных своим полом.
В семидесятых годах в Америке феминистское движение пыталось вынести на публичное обсуждение то, что так называемые «личные проблемы» женщин в отношениях и семьях на самом деле являются системными проблемами власти и подчинения, то есть политическими проблемами, что причины личных страданий женщин часто кроются в самом устройстве общества и отношений внутри него. Вот о чем говорилось в Манифесте Красных чулков, радикальной группы тех годов из Нью-Йорка: «Личный опыт и личные переживания дают основания говорить об общей проблеме угнетения всех женщин. Мужское доминирование — это старейшая форма господства и эксплуатации женщин. Наше угнетение абсолютно, оно влияет на все стороны нашей жизни. Нас эксплуатируют как сексуальных объектов, как домашних слуг, дешевую рабочую силу. Нас считают неполноценными существами, единственной целью которых является повышение качества жизни мужчин. Конфликты между отдельными мужчиной и женщиной есть политические конфликты, которые можно решить только сообща»[5].
Все это писалось полстолетия назад, и может показаться, что оно не имеет к современности прямого отношения: мир все-таки изменился. Но, пристально вглядываясь в это прошлое, мы можем понять, от чего мы отказались, а что тащим с собой в современность, как мрачное бремя минувших эпох. Такую возможность нам предоставляют литературные произведения. Доказательства того, о чем говорили феминистки семидесятых годов, можно найти на страницах романов того времени. Чтобы убедиться в этом, возьмем два романа лауреата Нобелевской премии американца Сола Беллоу «Герцог» и «Подарок от Гумбольдта», действие которых происходит в 1950-70-х годах в Америке, и окунемся с их помощью в жизнь, которой жили женщины, когда зарождалось и разворачивалось мощное женское движение. Мы также сможем проследить, какие из нравов того времени сегодня вызывают у нас содрогание и кажутся ушедшими безвозвратно, а какие продолжают существовать в расхожих мнениях и жизненных практиках людей, в том числе на нашем постсоветском пространстве.
Романы написаны мужчиной от первого лица мужчин-героев: в «Подарке от Гумбольдта» это поэт-неудачник, он же поэт-гений фон Гумбольдт Флейшер и успешный писатель Чарльз Ситрин; в романе «Герцог» — исследователь философии и преподаватель университета Мозес Герцог. В обоих романах очень много места уделяется описаниям женщин и отношений с ними. Эта важная сторона романов Беллоу явно игнорируется в аннотациях к русскому переводу. Так, мы читаем, что «Подарок от Гумбольдта» — это «блистательная “черная комедия” о сложных отношениях, связавших великого поэта-саморазрушителя, преуспевающего литератора и циничного, умного мафиози»[6]. Упущено то, что одна из важнейших линий романа — это отношения преуспевающего литератора на склоне лет Чарльза Ситрина (от чьего имени написан роман) с молодой женщиной по имени Рената. Ситрин влюблен в Ренату, в то время как судебные тяжбы с бывшей женой лишают его состояния. Рената надеется на успешный брак с ним, но он не спешит жениться, и неопределенное положение Ренаты заканчивается тем, что она уходит к другому, более богатому и «надежному» мужчине. Повествует он и о других женщинах, которые предшествовали ей, а также о женщинах своего друга Гумбольдта, сюжет жизни которого идет параллельно с жизнеописанием Ситрина.
В аннотации к изданию русского перевода романа «Герцог» читаем: «…роман, который критики сравнивали с произведениями Льва Толстого и Джеймса Джойса. Изумительно выписанная история университетского профессора Мозеса Герцога, начинающего мучительный поиск смысла жизни. Обстоятельства его бытия, скорее, смешны — жена только что сбежала с лучшим другом, вульгарным и нелепым прожигателем жизни. Но эта банальная ситуация неожиданно приводит Герцога к поистине философскому прозрению и попыткам доказать бессмысленность всего сущего совершенно невероятным, экстравагантным способом…»[7]
Как видим, в аннотации с ходу предлагается такой взгляд на события, который обозначает трагические перипетии личной жизни как «смешные» и «банальные», то есть не стоящие внимания, а главным называет причудливое интеллектуальное занятие отчаявшегося Герцога — написание писем живым и мертвым друзьям, родственникам, философам и ученым. Это говорит о том, что у издателей романа фокус восприятия личного смещен с реальности на сублимацию, а само личное не предлагается к рассмотрению ни как политическое, ни как социальное.
На самом деле именно кризис отношений в браке является главной причиной страданий героя и главной темой романа: на протяжении изолированной семейной жизни в глуши, в компании еще одной супружеской пары, Герсбаха и Фебы, напряжённые отношения Герцога и его жены Маделин окончательно портятся. Маделин тайно сближается с Герсбахом и через какое-то время уезжает с ним, забрав дочку и оставив Герцога в одиночестве и отчаянии. Тем не менее, у него появляется новая любовница — Рамона. Отдаваясь новой связи, он часто вспоминает других женщин — первую жену Дейзи, любовниц, и одновременно вынашивает план мести своим обидчикам — Маделин и Герсбаху. Сол Беллоу красочно и глубоко описывает полные ненависти, почти патологические отношения мужа и жены. Часто эти описания выходят на более широкие обобщения относительно отношений полов, и именно на это я предлагаю обратить внимание. Личные качества героев, играющие, казалось бы, ключевую роль в драме, в романе часто называются «мужскими» и «женскими», но из описания жизненных историй персонажей можно заключить, что эти качества — не что иное, как результат общественного воспитания.
Мужчины о женщинах: «принципиальные различия»
Главными героями и носителями дискурса (в том числе о женщинах) в романах Беллоу являются мужчины-интеллектуалы, переживающие некий духовный кризис. Именно мужской дискурс о женщинах, исполненный одновременно восхищения, отвращения, зависимости и сексизма, раскрывает нам всю структуру отношений между полами. Главные герои, хотя и испытывают трагические переживания и в какой-то степени терпят поражение, являются в то же время носителями символического капитала, создателями культуры. Они овеяны «ореолом вечности» в виде незыблемых ценностей: поэзии, литературы и философии.
В отличии от них, женщины часто представлены как существа из другой реальности, которой «высокие материи» не касаются. Одни из них — «клуши», другие — красавицы, но все они существа другие, чужие, и в то же время очень необходимые. Наряду с такими планками для самоутверждения мужчин, как «сказать новое слово», «спасти культуру» и «заработать миллионы», очень важной является женская любовь. «Его любили женщины» — высокая оценка для мужчины. Так Ситрин пишет о некоем Пьере Текстере: «Женщины его обожали, считали гением. Они верили всему, что бы он ни говорил, перепечатывали его рукописи, рожали ему детей, покупали пепси-колу»[8].
Вспоминая об устремлениях своего друга, Ситрин цитирует также слова Гумбольдта о целях женщин, которые, в отличие от многочисленных целей мужчины, сводятся всего лишь к одному пункту: «Гумбольдт мечтал выразить волшебство жизни и язык космоса, мечтал быть мудрым и философичным, мечтал доказать, что воображение такая же могущественная сила, что и машины, словом — освободить и облагодетельствовать человечество. С другой стороны, он мечтал быть богатым и знаменитым. И разумеется, иметь много женщин. Фрейд вообще считал, что к славе стремятся ради женщин. Но женщины сами к чему-нибудь стремятся. “Они ищут настоящего, понимаешь? — Говорил Гумбольдт. — Их так часто употребляли пустозвоны и прохиндеи, что они молятся на настоящего мужчину. Ждут не дождутся, когда на их горизонте появится такой. Вот что такое женщины”»[9].
Такая зависимость женщины от «настоящего мужчины», который имеет все характеристики «великолепного господина», подтверждается тем, что все, о чем мы читаем в романах — это в основном не отношения между мужчиной и женщиной, а отношение мужчины к женщине, что напоминает отношение к животному: им можно любоваться, гладить его, воспитывать, оберегать, но его положение всегда второстепенное и подчиненное по сравнению с доминирующим положением человека. Так же и женщины всегда принадлежат мужчинам, которые, собственно, и считаются людьми. «Но я словно вбираю в себя других людей, поглощаю их. Когда они умирают, меня охватывает глубокая скорбь», — говорит писатель Чарльз Ситрин. И продолжает, размышляя об этих людях (читай «мужчинах»): «Разве я не следил за каждым их шагом в дни их могущества и славы? Разве не любовался их женщинами?»[10] А вот как рассуждает он о своей любимой: «Я вложил в Ренату крупный духовный капитал, поскольку сам рассказал о себе. Она изучила жизнь и воззрения Чарльза Ситрина. Изучать жизнь Ренаты я не видел необходимости. Достаточно любоваться ею»[11]. Говоря о некой искусственности успеха своего друга, поэта Гумбольдта, Ситрин вскользь, но прямо, ставит в один ряд женщину с животным, указывая на их «природу»: «Он (успех) сродни успеху собачонки, вставшей на задние лапки, чтобы добиться своего, или особы женского пола, взошедшей на церковную кафедру. Как указывал доктор Джонсон, и собачонка, и особа идут против своей природы…»[12]
В Америке в середине ХХ века мужчины часто предлагают женщин друг другу, словно некий товар: «Возьми себе экономку примерно своих лет. И чтобы для этого дела годилась. Кому плохо? Или давай подберем экономку роскошного шоколадного цвета. Только японок больше не надо»[13], — советует Герцогу его друг Сандор. «Была бы тебе женой, матерью, домохозяйкой. Кормила бы, обмывала, обстирывала, даже счета проверяла бы, не говоря уж о постели»[14], — предлагают Ситрину очередную кандидатуру. Женщина должна обладать всеми качествами хорошего товара и хорошей обслуги для того, чтобы мужчина ею заинтересовался или ее «взял». Не зря на рынке потребления и сегодня реклама товаров часто сопровождается сексуализированными изображениями женщин — так патриархат находит себе применение в современных маркетинговых технологиях.
«Конечно, в погоне за бабами есть что-то извращенное. И что-то американское, правда?»[15] — размышляет писатель Ситрин. Его описания женщин носят откровенно сексистский характер, приправленный мужской самоуверенностью в своих правах давать такие оценки, в том числе собственной дочери: «Мэри будет интеллигентной и умной женщиной, это факт. Она гораздо лучше, чем Лиш, исполняет “Für Elise”. Она чувствует музыку. Однако иногда у меня сердце сжимается от беспокойства за Мэри. Она будет высокой, худощавой, чувствующей музыку особой с прямым носом, тогда как я предпочитаю пухленьких, с красивой грудью. Поэтому мне уже сейчас жаль ее»[16].
Отец переживает о наличии у своих дочерей «главного женского качества» — внешней привлекательности для мужчин. Осознание наличия ума, таланта, любых личностных качеств не имеет значения, так как никто не собирается обращать на них внимания; скорее они будут второстепенными, а то и вовсе «вредными», как мы увидим дальше. Оценка и востребованность женщины строятся почти исключительно на ее внешности, на объективации ее тела. Женщина имеет смысл, если/пока у нее есть привлекательное тело, которое может вызывать страсть. Пример такой страсти, доходящей до абсурда, находим в описании сценки домогательств к Демми: «Другой раз мы гостили у одного миллионера на Лонг-Айленде. Когда Демми запиралась в ванной комнате, тот забирался в соседнюю кабину и молил задыхающимся голосом сквозь вентиляционное отверстие: “Ты мне нужна. Дай мне свое тело… Дай, дай! Не видишь, я гибну… Спаси меня, спаси!..” Это говорил крепкий жизнерадостный мужчина, который пилотировал свой собственный самолет. Мысли о сексе извращали сознание тех, кто присягал на верность нации, даже тех, кого считали святыми»[17].
Жизнь мужчины — жизнь мысли
Таким образом, сексуальность и вообще жизнь тела целиком (забота о нем) связываются с существами-женщинами, но интеллектуальная, духовная жизнь при этом является чисто мужской прерогативой: «Для Дюрнвальда единственной настоящей, полной, достойной мужчины жизнью была жизнь мысли. Я соглашался с ним, но теперь думаю иначе. Решил прислушиваться к собственному голосу, идущему из глубин моего существа. Он говорил что есть мое тело и есть я. Телом я связан с природой, но я не весь заключен в теле»[18]. Христианская концепция разделения духа и тела продолжает себя в патриархальном разделении на существ мыслящих и существ, предназначенных для телесного ублажения и обслуживания тех, кто мыслит.
Ведь общеизвестно, что время, используемое мужчинами для интеллектуального труда (не всегда моментально оплачиваемого), прямо пропорционально тому времени, которое тратят близкие им женщины на уборку общего жилища, готовку еды, уход за их общими детьми.
Для мужчины-интеллектуала его деятельность возможна только в ускользании от хлопот, связанных с бытом и уходом за детьми, и именно такой вспоминает свою семейную жизнь с первой женой Дейзи Мозес Герцог: он пишет труд «Романтизм и христианство», она — занимается бытом и ребенком. «Это я своей беспорядочностью и невыдержанным характером выявил худшее в Дейзи. Я был причиной того, что у нее всегда пряменько стояли стрелки чулок, а все пуговицы были аккуратнейше застегнуты. Через меня суровыми складками ложились гардины и ровненько лежали половики. И каждое воскресенье жареная телячья грудинка с мучной клейкой подливой была воздаянием за мои расстройства, за полную путаность в истории мысли — при моей полной же запутанности в ней. Она поверила ему на слово, что он занят важным делом. Понятно, долг жены терпеть непредсказуемого и часто непереносимого Герцога. Что она и делала с суровой выдержкой, не упуская всякий раз — и только раз! — выразить неодобрение. Дальнейшее — молчание, тягостное, вроде того, что повисало в Коннектикуте, когда он завершал “Романтизм и христианство”»[19].
При этом нормой предполагается, что женщина не должна высовываться и претендовать на ум, равный с мужчиной, поскольку тогда она становится опасной и может принести несчастье: «Держись подальше от пустых зануд. Не попадайся на крючок тем, кто говорит, будто интересуется высокими материями. Такие уже порядком попортили тебе жизнь. Еще одну умницу ты не выдержишь. Хочешь жить с Ренатой — живи на здоровье!»[20] — советует Ситрину его друг Джорж Суибл.
Рената, которая «не могла не вызывать сильнейшего желания»[21] и которую Чарльз Ситрин считает «самой настоящей женщиной»[22], читает статьи из «ее плохо подобранной астрологической библиотеки»[23] и считает, что все беды Ситрина — от знака зодиака. Говоря ему об этом, она отдает себе отчет о его восприятии ее как глупой: «И нечего скалить зубы, когда я говорю о звездах. Я тебе не безмозглая подстилка. Не женщина твоей мечты из “Камасутры”»[24].
Из-за того, что женщины не принадлежат к интеллектуальной сфере, в мужском сознании формируется некая двойственность и некий разрыв между двумя несовместимыми сферами жизни — телесной и умственной. Это же порождает презрение и высокомерие по отношению к женщинам-«безмозглым подстилкам» и объясняет, почему отношение к ним так противоречиво и соткано то из сильнейшего желания, то из презрения.
Как ни парадоксально, в романах Беллоу ценителями образованных женщин выступают в первую очередь не интеллектуалы, а криминальный персонаж Кантебиле, приятель Чарльза Ситрина. Владение такой женщиной служит ему средством компенсации в конкурентной борьбе с более образованными мужчинами. Он очень гордится своей женой, не забывая, конечно же, унизить других женщин: «Она у меня не домохозяйка, заруби себе на носу. Думаешь, я женился бы на бабе, которая ходит весь день в бигудях и торчит перед телевизором? Не-е, приятель, у меня настоящая женщина, головастая, образованная. Преподает в Манделейнском колледже и работает над кандидатской диссертацией — и знаешь где? В Гарварде, в Редклиффе»[25].
Маделин, жена Герцога, тоже занимается наукой. Но ее муж, испытывающий вожделение к ее телу, воспринимает ее интеллект не как позитивную черту женской эмансипации, делающей их равноправными собеседниками, а как повод к конкуренции, страх оказаться низвергнутым, лишиться привилегий, которые дает ему умственное превосходство: «Когда вы с Маделин, закусив удила, кокетничали, хвастались, выставляли напоказ белые острые зубы — травили ученые разговоры, я в это самое время пытался критически оценить свое положение. Мне было ясно, что Маделин спит и видит вытеснить меня из научного мира. Обскакать. Ей предстоял последний рывок к вершине, а там она королева интеллектуалов, железный синий чулок. И под изящным острым каблучком извивается твой друг Герцог»[26].
Почему Герцогу так страшно признать в Маделин равноправное существо?
Возможно, наслаждение доминированием и властью мешают ему в этом? В этой ситуации доктрина о разных полюсах, и как следствие, разных функциях и ролях мужского и женского очень выгодна. Также страх эмансипации связан с тем, что она якобы предполагает перевернутую картину мира: доминирование женщин над мужчинами вместо традиционного доминирования мужчин. Нужно отметить, что такая интерпретация феминизма является продолжением борьбы за власть, то есть продолжением стратегий патриархата.
Брак
Несмотря на наличие многообразных сексуальных связей, все герои романов — как мужчины, так и женщины — очень высоко ценят брак. Состоять в благополучном браке — значит иметь положительный статус в обществе, потеря которого несет неуверенность, хаос и разрушение. Герцог лепечет в отчаянии, ища сочувствия у своих друзей: «Сандор… Беатрис… Такой кошмар. Опять развод, опять на улице — в мои-то годы. Не могу взять в толк. Это… в сущности, та же смерть»[27]. Для мужчины быть женатым также означает быть ухоженным, как ребенок, а значит, не думать о бытовых хлопотах: «В житейском плане — он с увлечением отдался практическим мыслям — беспорядочность и одиночество холостой жизни были ему невмоготу. Он любил свежие сорочки, выглаженные носовые платки, своевременные набойки»[28].
Для женщины выйти замуж означает надежно устроиться в жизни, спрятаться от невзгод за «крепкое мужское плечо». Вот как Герцог оценивает свою любовницу Рамону: «По его подсчетам, ей тридцать семь — тридцать восемь лет, а это значит, что она ищет мужа. Ничего зловредного и тем более смешного здесь нет. На что, казалось бы, утонченные натуры — и те подвержены простым общественным установлениям. Своим эротическим ухваткам Рамона училась не по учебникам, а в рискованных, сумбурных встречах, не раз и не два, может, обмирая от страха в грубых и часто совсем случайных объятиях. Ясно, сейчас она стремится упрочить свое положение. Раз и навсегда отдать свое сердце хорошему человеку, выйти замуж за Герцога и перестать быть общей подстилкой»[29]. Здесь мы видим, как мужская оптика не настроена уважать женщину, самостоятельно распоряжающуюся своей сексуальностью и личной жизнью, хотя Рамона является именно такой личностью. Оценивая такую женщину как «общую подстилку», мужчины все еще находятся во власти двойного стандарта, сформировавшегося в XVIII веке: «Чистые — это те, на ком женятся, и супруг пристально контролирует их поведение. Нечистые — проститутки и все те, кто свободно распоряжается своим телом. В их объятиях мужчины вкушают наслаждение, а потом без зазрения совести возвращаются к добродетельному семейному очагу. Разумеется, женщина в принципе не имела права на подобное “удвоение” личности. Она могла лишь принять одну из двух предуготованных ролей»[30]. Неудивительно, что для женщины брак — единственный способ снискать уважение в обществе. «Я хочу выйти замуж, — говорит Маделин Герцогу, когда они только встречаются. — Все остальное чушь собачья»[31].
Рената страстно жаждет брака, в то время как ее партнер Ситрин пытается от него увильнуть и наслаждаться свободными отношениями. «Честно говоря, я не помышляла бы об отце, если бы мы были женаты. Только неопределенное положение заставляет меня искать плечо, на которое можно опереться. Ты, конечно, скажешь, что я уже была замужем. Да, была, но плечо Коффритца оказалось не крепким»[32]. Поскольку она не замужем, другие мужчины могут воспринимать ее с презрением и вожделением одновременно, как женщину «легкого поведения». Она упрекает Ситрина: «И мне было бы приятно, если бы я была твоей законной женой. При необходимости я бы летала в Техас два раза в неделю. А ехать, как какая-нибудь дешевка, — нет, дорогой, без меня. Одинокой женщине это не положено»[33].
Мы видим, что концепт одинокой и самостоятельной женщины еще неприемлем для общества того времени. Например, «одинокая женщина в баре — это, как правило, проститутка»[34]. Молодая же незамужняя женщина — всегда своего рода товар: Рената для своей матери — «яблонька на ярмарке невест, выращенная научным методом, и она с дьявольским упорством старается сбыть ее с рук за приличную мзду, пока та в цвету»[35].
Жизнь в браке для женщины, хотя и выглядит внешне комфортной, изнутри часто напоминает ад. Мы читаем о случаях физического и сексуального насилия над женщинами в семьях и видим, что оно всегда остается личным, внутрисемейным делом, на которое общество предпочитает закрывать глаза. Ситрин описывает сцену, которая происходит между ревнивым Гумбольдтом и его женой Кэтлин на глазах у компании друзей (не забываем, что здесь речь идет об интеллигентской богеме, позволяющей себе многие вольности, но вместе с тем еще насквозь патриархальной): «Я был в кухне, когда Кэтлин допустила грубейшую ошибку. Держа в одной руке бокал и незажженную сигарету, она сунула другую руку в карман стоящего рядом мужчины — за спичками. Человек был “из наших”, мы все хорошо знали Юбэнкса, негра-композитора. Тут же находилась его жена. Кэтлин, кажется, пришла в себя и была слегка навеселе. И как раз в тот момент, когда она доставала спички из кармана Юбэнкса, в кухню вошел Гумбольдт. Увидев жену, он задохнулся от злости, заломил ей руку за спину и потащил во двор. Ссоры между супругами в доме у Литлвудов — вещь нередкая. Народ решил не вмешиваться, но мы с Демми поспешили к окну. Гумбольдт ударил Кэтлин в живот, она согнулась от боли, потом он втащил ее за волосы в “бьюик”»[36].
Когда Маделин пытается рассказывать о том, как ее сексуально совратили в собственной семье, когда ей было 14 лет, Герцог реагирует на это более чем спокойно:
— Это случается со многими, очень многими, — сказал он. — Не надо жить с этим. Не стоит оно того.
— Целый год потери памяти — не стоит того?! Вместо четырнадцати лет у меня вымаранный год.
Терпимость Герцога ее не устраивала. Возможно, она видела в этом равнодушие[37].
Ставшие популярными в семидесятых годах группы «роста самосознания» женщин выявили тему семейного насилия как составную общего женского опыта. Десятилетия работы женских организаций способствовали выведению этой личной проблемы в политическую плоскость, и в восьмидесятые годы в Европе и США были приняты специальные законы, направленные на защиту жертв домашнего насилия.
Романы Сола Беллоу представляют брак как серьезную проблему, с какой стороны на него ни посмотреть. Это что-то вроде бермудского треугольника или черной дыры, что-то, что непременно сулит тяжелую жизнь. Вот как описывает Герцогу его же семейную жизнь тетя Зелда, сочувствуя положению его жены Маделин:
—…Ведь это ужас что было. Особенно зимой. О чем ты думал? Она в том доме была как в тюрьме. Это кто хочешь взвоет: стирка, готовка, и еще ребенка унимай, иначе, она говорит, ты устраивал скандал. Тебе не думалось под детский плач, и ты с воплем прибегал из своей комнаты.
— Да, я был глуп, совершенный болван. Но, понимаешь, я как раз обдумывал одну из тех моих проблем: сейчас можно быть свободным, однако свобода ничего в себе не заключает. Это вроде кричащей пустоты. Я думал, Маделин близки мои интересы — она же любит науку.
— Она говорит: ты диктатор, настоящий тиран. Ты затравил ее[38].
Мы видим, что люди, состоящие в браке, живущие вместе, занимаются совершенно разными вещами, находятся будто в разных мирах. Разные роли и положение, предопределенные мужчинам и женщинам, способствуют укреплению ледяной стены между ними, которая оттаивает только в моменты сексуального влечения или благодаря иллюзии, которую дарит влюбленность. Тем более горьким оказывается разочарование, когда эти механизмы перестают работать. Взаимное непонимание разрастается до невероятных размеров. Супруги вынуждены терпеть друг друга, а когда терпение заканчивается, начинаются ссоры и скандалы.
Часто брак воспринимается героями-мужчинами как некая обуза или как ловушка, в которую их пытаются поймать женщины. «Только попросись — и тут будет его убежище. Почему же он не просится? Да потому, что сегодняшнее убежище завтра может стать тюрьмой»[39]. «В эмансипированном Нью-Йорке мужчина и женщина, надев на себя пестрые тряпки, сходятся для племенной вражды. У мужчины в мыслях обмануть и уйти целым; программа женщины — обезоружить и посадить под замок»[40].
Герцог, вложив в брак с Маделин огромное количество денег — на посторойку дома, постоянные покупки — чувствует, что его использовали и таким образом «высосали все соки»: «Когда он (Герцог) думал о неизбывной хлопотной скуке ухаживаний и брака с пропастью сопряженных расходов — и все самых нужных: поезда, самолеты, гостиницы, магазины, банки, больницы, врачи, лекарства, залезание в долги; когда вспоминал собственные приобретения, как то: свирепая бессонница, желтые тоскливые дни, превратности сексуального ратоборства, весь этот кошмар самоутверждения, — когда он думал обо всем этом, ему было непонятно, как он еще выжил. Больше того, ему было непонятно, зачем ему хотелось выжить»[41]. Требования, которые выдвигаются мужчине, часто кажутся ему невыполнимыми и вызывают злобу к женщинам: «Какие же они все заразы — Маделин, Зелда… другие тоже. Некоторым вообще наплевать, что довели мужика до ручки. Послушать Зелду, так девица вправе требовать от мужа еженощного удовлетворения, предосторожностей, денег, страховки, мехов, драгоценностей, прислуги, драпировок, платьев, шляп, ночных клубов, загородных клубов, автомобилей, театров»[42].
Экономическое неравенство, беспомощность женщины, невозможность обеспечить саму себя выливается в попытки взять реванш за свое подчиненное положение. Брачные отношениях Маделин и Герцога демонстрируют диалектику господина и раба: женщина становится тираном в ответ на тиранию мужского доминирования.
Чего хотят женщины? «Мужское» и «женское»
В романах Беллоу много мужского страдания. Вопреки патриархальному идеалу настоящего мужчины как сильного, доминирующего и непробиваемого, герои Беллоу являются уязвимыми и часто беспомощными, пытаются сохранить свое высокомерие как последнюю защиту от жестокости мира и собственного бессилия. Они страдают от какой-то неразрешимой безысходности, от невозможности отвечать собственным идеалам маскулинности. Почва уходит у них из-под ног в тот момент, когда они страстно жаждут любви: Маделин сбегает от Герцога, Рената бросает Ситрина, Гумбольдт заканчивает жизнь отверженным, больным и одиноким.
Часто встречающийся мотив обеих романов — это угрозы для мужчин, исходящие от женщин-врагов: Дениза, бывшая супруга Ситрина, таскает его по судам и выкачивает деньги, Маделин разбивает жизнь Герцогу, прежде активно попользовавшись его деньгами. Истерики, изнуряющий психологический террор, обман — вот оружия женщин в этой борьбе. Джорж Суибл советует своему другу: «И держись как мужчина, не позволяй помыкать собой, а то быстро окажешься на побегушках у бабы»[43].
Маделин уходит от Герцога и забирает ребенка, лишая его статуса «семьянина, отца, продолжателя жизни, посредника между прошлым и будущим, орудия таинственного творения»[44]. Он восклицает в отчаянии: «Чтобы отцы вышли из употребления?! Разве что у мужеподобных женщин, у презренных и жалких синих чулков»[45]. Здесь мы видим, с какой ненавистью и страхом воспринимается женщина, отказывающаяся исполнять роль покорной жены и почитательницы мужа.
Часто встречается мотив кастрации как угрозы, исходящей именно от женщины: «Когда женщина добивается денег, она способна кастрировать мужчину. Об этом вам любой психоаналитик скажет и в любом пособии по психоанализу написано»[46]. «И этот Герцог, многих даров удостоенный муж, зачем-то пустил в свою постель фригидную мещанку, кастрирующую без ножа, дал ей свое имя и определил к созиданию; она же, Маделин, брезгливо и жестоко расправилась с ним, словно в наказание за то, что он унизился и умалился, заморочив себя любовью к ней и предав обетование своей души»[47].
Патриархальное общество делает из мужчин и женщин врагов, и именно из-за этого брак превращается в тюрьму или поле боя. Кто будет доминировать и кто чьим капризам подчиняться — вот как ставится вопрос. Мужчина и женщина в этой схватке время от времени меняются местами.
И тогда остается проклинать, к примеру, весь женский род. Продуцирование женоненавистнической риторики становится способом самоутверждения в «мужском мире» посредством вытеснения женщин в их собственный «чуждый», «непознаваемый» мир с одновременным поиском их вины, кроющейся якобы в «природно-женских» характеристиках. Вся эта диагностика несет на себе печать многих столетий патриархата. Так во времена Просвещения религиозная доктрина о причастности женщины к дьявольскому сменилась «научными» изысканиями об инаковости женщины и ее «природном предназначении». С тех пор это работает так: когда женщина желанна — она представляет собой волнующую тайну, когда она враг — она реальный негативный Другой.
Герцог в своих письмах писал: «Никогда не пойму, чего хотят женщины. Чего они хотят? Они едят зеленый салат и запивают кровью»[48]. «Суки приходят и уходят, — сказал Сандор. — Знал бы ты их повадки — и что вообще творится в нашем городе Чикаго»[49]. «Женская страсть к секретам и двойной игре. Ибо дано нам вкусить плода из лукавой пасти змея»[50]. Язык мужчин в романах изобилует характеристикой «женское», часто означающей абсолютно негативное и противоположное к достойному «мужскому»: «Договор совершенно в женском духе»[51], «Кромешные потемки женской души»[52], «Но уж такая их бабская природа»[53], «Но то были сучьи глаза, это совершенно точно. Из них лез тот бабский апломб, на который он моментально ловился»[54], «А дома между тем плетут заговор их неуемные бабы»[55].
Мозес Герцог, как и другие герои Беллоу, попадает в классическую патриархальную ловушку двойственности, изнуряющей диалектики любви и ненависти: любвеобильный и чувствительный мужчина, он вынужден любить нечто с одной стороны привлекательное, а с другой — низшее, коварное, непонятное. Эта двойственность очень ярко проступает в описанном им портрете жены Маделин: «Сколько в ней прелести! Лицо веселое, полное, румяное, пронзительной голубизны глаза. Никакого сравнения с нагоняющим страх менструальным холодом ее гнева, глядящего глазами убийцы»[56]. В этом сравнении мы встречаемся с одним из архетипов женоненавистничества — архаичным восприятием менструации как явления, подтверждающего «нечистоту» женщины. Так отголоски представлений древних народов и обычаев клеймления доходят едва ли не до наших дней.
Фактически, мужчина находится под влиянием «двойного послания» (double bind)[57]: женщина прекрасна внешне, но несет зло внутри — что приводит его к личностному кризису, как мы видим на примере Мозеса Герцога. Как и викторианский мужской двойной стандарт поведения, предписывавший уважать порядочную супругу и презирать проститутку, с которой «предаешься разврату», «двойное послание» — не последняя причина сумасбродства и безумия гениев, ярким представителем которых является фон Гумбольдт Флейшер, а также страданий других мужчин-интеллектуалов.
Справиться с такой ситуацией мужчины пытаются по-разному. Один из способов — это все та же попытка «разумно» уяснить себе, что такое «женское» и как с ним иметь дело.
Чарльз Ситрин говорит о своей бывшей жене такое: «Эта женщина, мать моих детей, причинила мне массу хлопот, но, глядя на нее, я вспоминаю высказывание Сэмюэла Джонсона о привлекательных дамах: они могут быть глупыми и зловредными, но нужно ценить красоту саму по себе»[58].
Второй способ — это вообще обесценить любовь, опять-таки назвав ее «женским делом»: «Влюбчивый Герцог ищет любовь и открывает объятия Вандам, Зинкам и Рамонам поочередно? Нет, это женское занятие. Вешаться на шею и терпеть разочарование пристало женщинам. Мужчине же приличествуют долг, дело, культура, политика — в аристотелевском смысле»[59]. «Одна вещь по крайней мере уяснилась. Искать свое завершение в другом, во взаимоотношениях, — это женская игра. И когда мужчина, прицениваясь, ходит по женщинам, хотя его сердце кровоточит от идеализма и просит чистой любви, — такой мужчина занимается женским делом»[60].
В контексте вышеописанного стоит обратиться к тому, что писала Кэрол Ханиш в 1969 в своей статье «Личное — это политическое»: «Плохие вещи, которые говорят о женщинах — это или мифы (женщины — дуры), или это тактики, которые женщины используют для индивидуального сопротивления (женщины — стервы), или же это то, что мы хотели бы принести в новое общество, хотели бы разделить эти качества с мужчинами (женщины чувствительные и эмоциональные). Как угнетенные люди, женщины действуют так из необходимости (например, притворяются глупыми в присутствии мужчин), а не по собственному выбору. Женщины разработали множество техник для своего собственного выживания (стараться быть хорошенькими и мило хихикать, чтобы получить или сохранить работу или мужчину), которые используются по необходимости и только до тех пор, пока не будет достигнуто равное положение сил»[61].
Любовь, смерть, секс
Поскольку герои Беллоу являются настоящими искателями смыслов и сотканы из противоречий, мы, несмотря на повсеместную мизогинию, находим в романах щемящие мысли о стремлении к любви. В таком ключе вспоминает свою большую утраченную любовь, женщину по имени Наоми, Чарльз Ситрин: «Мне, естественно, подумалось также, какая замечательная жизнь была бы у меня с Наоми Лутц. Пятнадцать тысяч ночей в ее объятиях — после них одиночество и тоска могилы пустяк. Мне не нужно было бы ни списка моих сочинений, ни отложенных рукописей, ни ордена Почетного легиона»[62].
Имея молодую любовницу Ренату, пожилой Ситрин встречает пожилую Наоми. Здесь мы сталкиваемся еще с одной стратегией исключения — страхом и отвращением к стареющему женскому телу в противоположность страстному влечению к молодому. Пожилые же мужчины не утрачивают своей цены на рынке любви в отличие от женщин, а наоборот, часто становятся привлекательными для молодых «охотниц» благодаря статусу и состоянию.
Вот как, например, сочувствуют пожилой даме: «Что говорить, думал Герцог, ей похуже моего. В пятьдесят пять лет развестись и все еще выставлять напоказ ноги, когда это уже мощи. Плюс диабет. Плюс климакс. Плюс третирующая дочь»[63].
Любые признаки старения, как то: морщины, дряблость кожи, обвислая грудь, моментально обесценивают женщину, для нее даже не требуется интеллектуального обесценивания. Итак, Ситрин мечется между противоречивыми чувствами: с одной стороны его преследует призрак великолепной любви, а с другой — пугает обвислая грудь, словно вестница смерти, от которой любовь должна была бы защитить:
«Я мысленно повторял себе снова и снова: какое было бы блаженство спать с ней на протяжении сорока лет, как это отодвинуло бы смерть и так далее. Однако выдержал бы я такую жизнь?.. С годами я стал большим привередой. Честь обязывала ответить на деликатный вопрос: смог бы я обнимать эту увядающую женщину и любить до конца дней своих? Наоми действительно плохо выглядела. Ее изрядно потрепали биологические штормы (физическое тело изнашивается по мере развития духа). И все же я был готов достойно встретить этот вызов. Да, я мог бы сделать это. Да, у нас получилось бы. Каждой клеточкой она была той же Наоми»[64].
И все-таки, через две страницы, он отступает: «И эту женщину я когда-то без памяти любил. С этой женщиной мне нужно было бы спать на протяжении сорока лет в моей любимой позе (она лежит спиной ко мне, у меня в руках ее грудь). Как выжить человеку в жестоком Чикаго без такого удовольствия? Подойдя к Наоми поближе, я увидел в пожилой женщине молодую девушку. (…) “И даже сейчас — почему бы и нет?” — подумал я. Дождь конца семидесятых показался мне крошечными капельками пота, проступавшими на ее мраморном, как венецианская маска, лице, когда мы старательно занимались любовью в тридцатых. Но нет, я не притронусь к Наоми, я не сниму с нее полицейскую тужурку, три свитера, юбку, нижнее белье. Она не захочет, чтобы я увидел, как обвисли ее груди и бедра. Хэнку, ее другу, все равно, они с Наоми вместе состарились, но мне, знавшему ее с давних времен… Нет, не притронусь, это не нужно, невозможно, недопустимо»[65].
Здесь самое время сказать о сексуальности. Мужская сексуальность, как мы ее видим в романах, часто отмечена тем же двойственным отношением: мужчину интересует женское тело, но не интересует то, что женщина думает или чувствует, в том числе во время секса. Это безразличие парадоксально сосуществует с достойными всякого восхищения переживаниями: «Мне было безразлично, что происходило за этим beau front[66], вероятно, иные из высоких дум шокировали бы меня, но какое же утешение в ночные часы приносил один только ее запах! Наслаждение делить с Ренатой ложе далеко превосходило обычное удовольствие спать с женщиной. Даже лежать подле нее в полнейшем бесчувствии — целое событие. Даже бессонница рядом с ней не тяготила — обнимая Ренату ночью, я чувствовал, как энергия из ее грудей перетекает в мои руки и проникает до мозга костей»[67].
Описывая Маделин, Герцог «добрался до одного дрянного ее свойства: особый запах сугубо женского секрета»[68], который долгое время имел власть над ним. Но, как и Ситрин, вспоминая ее лоб, «до невозможности гладкий»[69], он уясняет сам для себя: «Абсолютно непознаваемо, что происходит там внутри. Ты понял, Мозес? Мы не знаем друг друга»[70].
Сексуальные страдания Герцога и Маделин — по отдельности — выглядят совершенно трагическими, исполненными отчуждения. Некоторые описания перекликаются со сценами из романа «Похоть» Эльфриде Елинек, когда роль женщины сводится к тому, чтобы быть используемым мужчиной «куском мяса для секса». Это происходит тогда, когда она эмоционально не включена в процесс, а просто терпит соитие с мужем: «Он вспомнил, как те несколько недель, что они прожили в Людевилле, он понуждал Маделин отдаваться ему на полу ванной комнаты. Она уступала, но, Боже мой, с какой злостью она укладывалась на кафель. На что тут можно было рассчитывать? Вот так перебивается могучий человеческий интеллект, не находя себе настоящего дела. (…) Мозес знал, что лежавшая на полу жена мысленно проклинает его. И он старался сыграть комическую сторону вожделения, абсурдность всего этого, безусловную жалкость этого вида борьбы людской, ее рабскую сущность»[71].
Такого плана жизненный опыт подкрепляется расхожими мнениями о том, что женщиной можно пользоваться, не принимая во внимание ее сексуальность. На страницах романа мы встречаемся с мнением такого «эксперта» как Доктор Элленбоген — светило, «автор поучительных руководств по сексу и непременный участник телебесед на эту тему»[72], к которому приходит за советом Чарльз Ситрин. Светило-сексолог не стесняется говорить о том, что женщины, по его мнению, существуют, чтобы доставлять мужчинам удовольствие: «Жизнь коротка, говорил он, и мы обязаны компенсировать эту краткость частым интенсивным сексом. (…) Вы, молодой человек, страдаете комплексом вины, — говорил он мне. — Отсюда депрессия. (…) Женщины, должно быть, гоняются за вами. Мне бы ваши возможности. Актрисы, как я понимаю? Позвольте женщинам доставить вам удовольствие. Им только это и нужно. Самый акт для них менее важен, чем возможность проявить свою нежность»[73].
Вместе с тем в романе есть упоминания о женском оргазме: «Едва начав думать о Демми Вонгель, я вновь переживал ее неистовство, когда она достигала оргазма. Кульминационные моменты у нее шли один за другим, Демми била дрожь, лицо становилось багровым. Обнаженная, прекрасная, она отдавалась, словно совершая противозаконное деяние, а я чувствовал себя соучастником преступления»[74], — вспоминает Ситрин. Речь идет также и о разных особенностях разных женщин — как, например, особый способ Ренаты получать удовольствие от стимуляции клитора. Именно Рената пытается откровенно говорить о сексе, о своих проблемах, а также предлагает Ситрину альтернативную культурную программу: «Не хочу в “Метрополитен”. Вагнер нагоняет на меня скуку. Может, в кино сходим, посмотрим “Глубокую глотку”? О ней много говорят. И не корчи, пожалуйста, презрительную мину. Знаю, не любишь фильмы с голым сексом. Почему? Почему делать куннилингус сладко, а видеть на экране гадко? Ты унижаешь меня своими хохмами. Потискаешь меня в постели, и я уже женщина определенного сорта — так, что ли?»[75]
Любящей секс и опытной предстает перед нами любовница Герцога Рамона. Для нее секс — это путь к взаимопониманию и счастью, и таким своим подходом она предлагает спасаться Герцогу и поддерживает его в момент крушения его жизни. Здесь мы видим, как Сол Беллоу нащупывает выход, которым являются теплые, партнерские отношения без доминирования, построенные на взаимном сексуальном удовольствии и взаимной человеческой поддержке.
Обыденное, частное, личное
В целом же типичная личная жизнь людей оказывается полной страданий и разочарований. Чарльз Ситрин размышляет о ней так: «У людей отнимают личную жизнь. Миллионы обитателей нашей планеты не знают, что такое духовная жизнь. Бездуховность царит во многих частях света. Там, где правят бал полицейщина и голод, это понятно, но почти то же самое мы наблюдаем у нас, в свободном мире. Индивидуальная сфера сузилась донельзя. Допускаю, что наша частная жизнь часто отвратительна, и мы сами бежим от нее, окунаемся в так называемую общественную жизнь, толкуем о социальных проблемах, но оперируем устаревшими понятиями трехвековой давности»[76].
В этих стенаниях мы встречаем приложение понятия «духовная» не к интеллектуальной, а к личной жизни. Возможно, это указывает на попытку преодолеть это разделение, придать личной жизни и ее качеству важное значение.
Сполна охватив и показав циничный и сексистский взгляд на женщин, Сол Беллоу показывает также сомнения и колебания главных героев относительно такой ситуации, так как они все же остро нуждаются в поддержке и любви, и всю жизнь ищут ее у женщин. В результате не написание писем спасает Герцога. Оно скорее является симптомом его болезни, от которого он избавляется, как только личная драма остается пережитой сполна, а рядом оказывается готовый поддержать его человек — Рамона.
Думая о Рамоне, которая протянула ему руку помощи, Мозес задумывается о положении женщины в обществе в целом: «Но было еще в ней что-то пронзительно трогательное. Она боролась, сражалась. Ей требовалось чрезвычайное мужество, чтобы сохранить эту выдержку. Легко ли в наши дни быть женщиной, самой решать свои проблемы? А мужество непросто дается. Бывают сбои. И тогда срочно ищешь что-то в сумочке, пряча задрожавшую щеку»[77].
Не признавая научные таланты своей жены Маделин, предпочитая видеть в ней только злобную человеческую самку, Герцог тем не менее ужасается от мыслей о горячо любимой им дочери Джун в таком сексистском ключе: «Мучительно больно упускать дочку. Пополнит число похотливых ослиц? Либо печальных красавиц, вроде Сары Герцог, обреченной рожать детей, не ведающих ее души — ни Бога ее души?»[78]
Герцог не хочет для своей дочери типичной женской роли. Для него это равноценно тому, чтобы потерять ее, в такой роли она представляется ему чужой. Добившись долгожданного свидания с Джун и гуляя с ней по Музею науки, Герцог размышляет о ней и ее будущем: «Молочные зубки, редкая россыпь веснушек, большие вопрошающие глаза, хрупкая шейка — насколько же свеженькой, с иголочки, смотрится она на фоне топорного, сонного Музея науки. И он вообразил, как она наследует этот мир мудреных приборов, законов физики и прикладной науки. Голова у нее соображает. Пьянея от горделивого чувства, он уже видел в ней еще одну мадам Кюри»[79]. Очевидно, что Герцог смотрит в феминистское будущее, где его дочь как женщина будет равной по уму и возможностям с мужчинами.
Так в романах сквозь дремучие дебри сексизма проскальзывает идея равенства полов. Эти идеи рождаются у Герцога интуитивно, под влиянием чувства любви к дочери. Эта любовь — не та, которая угнетает и подчиняет, а та, которая желает счастья и реализации любимому существу.
Уставший и измотанный непреодолимым разрывом между духовными изысканиями и превратностями личной жизни, Герцог в одном из своих писем приходит также к спонтанному пониманию того, насколько обыденное, личное, частное — важные категории в жизни человека, требующие пристального внимания и изменений: «Что такое обыденное — не знает ни один философ, ибо не погружался в него достаточно глубоко. Вопрос обыденности человеческого существования есть главный вопрос новейшей истории, что ясно понимали Монтень и Паскаль, несхожие во всем остальном. Надежность нравственности, духовная наполненность человека определяется его обыденной жизнью»[80].
Примечания:
[1] Паскаль Брюкнер. Горькая луна. Пер. с фр. Е. Мурашкинцевой. — М.: Текст, 2010. С. 199.
[2] П’єр Бурдьє, Лоїк Вакан. Рефлексивна соціологія. Пер. З англ.. Анастасії Рябчук. — К.: Медуза, 2015. Ст. 190.
[3] Там же. Ст. 190.
[4] «Вторая волна» относится к периоду феминистской деятельности с начала 1960-х до конца 1980-х годов в Америке и Западной Европе. Идеи, которые вскоре станут ее лозунгами, были заложены в опубликованном в 1949 году труде Симоны де Бовуар «Второй пол». На фоне социальных потрясений, таких как студенческие и антивоенные выступления, борьба расовых и этнических групп за гражданские права, оформляется женское движение, в котором выделяют два направления: либеральный и радикальный феминизм. Целью либеральных феминистских организаций было влияние на законодательную и исполнительную власть, запрет дискриминации по признаку пола в социально-экономической сфере, равная оплата труда, равные возможности в образовании и вхождение в «мужские» профессии, возможность получения кредитов в банках, открытия собственного бизнеса. Радикальное течение формируется в контексте мощных молодежных протестов «новых левых». Участвуя в протестах, американские студентки осознали свою полную отстраненность от принятия решений в левых организациях и начали создавать собственные группы. Эти стихийные группы с неформальными дискуссиями, где женщины могли говорить о своих проблемах, позже стали называться «группами роста самосознания». Женщины выдвигали требования самостоятельного контроля над репродуктивной функцией (права на аборт), независимости и свободы в сексуальных отношениях, противодействия семейному насилию, борьбы с патриархатом как исторически сложившейся системой господства и контроля мужчин над женщинами. Теоретическое обоснование радикальной позиции дала Суламифь Файерстоун в книге «Диалектика пола: доводы для феминистской революции». Один из лозунгов движения — «Личное — это политическое».
[5] Л. Попкова, Е. Жидкова. Феминизм, или история борьбы женщин за права человека. Ж-л «Я» № 4, 2010, Гендерного и информационно аналитического центра «Крона», Харьков, Украина.
[6] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 4.
[7] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 4.
[8] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 228.
[9] Там же. Ст. 139.
[10] Там же. Ст. 327.
[11] Там же. Ст.400.
[12] Там же. Ст 138.
[13] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 106.
[14] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 241.
[15] Там же. Ст. 339.
[16] Там же. Ст. 87.
[17] Там же. Ст. 192.
[18] Там же. Ст. 215.
[19] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 145.
[20] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 223.
[21] Там же. Ст. 219.
[22] Там же. Ст. 220.
[23] Там же. Ст. 220.
[24] Там же. Ст. 220.
[25] Там же. Ст. 122.
[26] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 90.
[27] Там же. Ст. 95.
[28] Там же. Ст. 231.
[29] Там же. Ст. 25.
[30] Робер Мюшембле. Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней. Пер. с фр. О. Смолицкой. — М.: Новое литературное обозрение, 2009. Ст. 226.
[31] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 132.
[32] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 360.
[33] Там же. Ст. 398.
[34] Там же. Ст. 244.
[35] Там же. Ст. 355.
[36] Там же. Ст. 168.
[37] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 133.
[38] Там же. Ст. 49.
[39] Там же. Ст. 211.
[40] Там же. Ст. 215.
[41] Там же. Ст. 109.
[42] Там же. Ст. 49.
[43] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 357.
[44] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. 231.
[45] Там же. Ст. 232.
[46] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 269.
[47] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 211.
[48] Там же. Ст. 51.
[49] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 94.
[50] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 174.
[51] Там же. Ст. 176.
[52] Там же. Ст. 193.
[53] Там же. Ст. 73.
[54] Там же. Ст. 43.
[55] Там же. Ст. 44.
[56] Там же. Ст. 76.
[57] Двойное послание, двойная связь (англ. double bind) — концепция, разработанная британо-американским ученым Грегори Бейтсоном и его сотрудниками в 60-х годах прошлого века, описывающая коммуникативную ситуацию, в которой субъект получает взаимно противоречащие указания, принадлежащие к разным уровням коммуникации. Субъект, получающий двойное послание, воспринимает противоречивые указания или эмоциональные послания на различных коммуникативных уровнях: например, на словах выражается любовь, а параллельное невербальное поведение выражает ненависть; либо ребёнку предлагают говорить свободно, но критикуют или заставляют замолчать всякий раз, когда он так делает. Согласно Бейтсону, такая форма коммуникации способна вызывать шизофрению. Сфера реализации этих парадоксов выходит далеко за пределы семьи и возможна везде, где передаются сообщения: от федерального законодательства до религиозных традиций.
[58] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 255.
[59] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 110.
[60] Там же. Ст. 216.
[61] Кэрол Ханиш. Личное — это политическое. Пер. Е. Морозовой. http://womenation.org/hanisch-personal-is-political/
[62] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 91.
[63] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 40.
[64] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 344.
[65] Там же. Ст. 336.
[66] Прекрасный лоб (фр.)
[67] Там же. Ст. 368.
[68] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 336.
[69] Там же. Ст. 336.
[70] Там же. Ст. 336.
[71] Там же. Ст. 249.
[72] Сол Беллоу. Подарок от Гумбольдта. Пер. с англ. Г.П. Злобина. — М.: АСТ; Владимир: ВТК, 2010. Ст. 189.
[73] Там же. Ст. 190.
[74] Там же. Ст. 492.
[75] Там же. Ст. 392.
[76] Там же. Ст. 286.
[77] Сол Беллоу. Герцог. Пер. с англ. В.А.Харитонова. — М.: АСТ МОСКВА, 2009. Ст. 379.
[78] Там же. Ст. 310.
[79] Там же. Ст. 313.
[80] Там же. Ст. 122.