Тебе знакомо это бесконечное прощание,
Когда в твоих сосудах кровь на грани закипания,
Когда состав слетает с рельс, не дотянув до станции
И самый лучший солдат бежит в отчаянии.
А ты готов вдыхать её до головокружения,
Гореть в её аду до полного самосожжения.
Дмитрий Шуров «Родина»
Неудержимая тяга к знаниям вызывает стойкую ассоциацию с санями, бескрайними просторами Сибири и молодым бедным, но целеустремленным Ломоносовым, который летит на них вопреки шквальному ветру и воле сермяжно-буржуйского отца получать образование. Ломоносов преодолевал тогда десятки часов, стоял посреди полей, мерз — испытывал, в общем, всякие дорожные неудобства, характерные для ХVIII века. Столько лет прошло, но примерно также добираются до своих университетов в студеную зимнюю, да и в жаркую весеннюю пору сотни студентов родом из непризнанных республик.
История, которую я вам расскажу, будет обо мне, о несуществующих границах, о вымышленных таможнях, об извозчиках ХХІ века, а также о бесполезности и беспощадной бессмысленности усилий, которые могут стоить жизни.
Нехотеевка
В прошлом году я решила поступить в аспирантуру Харьковского национального университета имени Василия Каразина. Условия заочной аспирантуры в Украине чудовищны: мало того, что на кафедре есть только одно бюджетное место — стипендия, как и возможность проживания в полуразвалившемся общежитии, отсутствует. Зато при этом прекрасно функционирует бюрократическая машина, которая требует все новые и новые справки, а на них все больше и больше подписей и печатей. Не знаю, шокирует ли вас тот факт, что в одном из крупнейших вузов страны в отделе аспирантуры нет оргтехники: ни компьютера, ни сканера, ни принтера, ни ксерокса, ни прочего. Об электронной почте там вряд ли слышали, а списки поступивших и расписание экзаменов, написанные от руки, вывешиваются на доске рядом с дверью. Поэтому даже если вы живете за 1000 км, вы можете узнать обо всем сверхсрочном, только увидев эту доску воочию. Но я не жалуюсь: я уже давно получаю удовольствие от очередей и квестов по справкам. Хочешь учиться — волей-неволей приходится прогибаться под жесткую архаическую ржавую машину высшего образования. Но вот все документы собраны, подписаны и поданы, экзамены сданы (на что ушло почти полгода с июня до ноября), а до указа о зачислении еще неизвестное количество времени. Снова ждать то ли месяц, то ли целых два. Это бесконечное состояние ожидания изматывает сильнее, чем тяжелая работа. Я решила, что пора ехать домой, в Донецк.
Без пропуска[1] путь в Донецк только один: «Гоптивка-Нехотеевка» и через Россию, со стороны Успенки, обратно. Я привычно сажусь в автобус Харьков-Москва, отмечая, что количество рейсов сократилось чуть ли не в четверо по сравнению с 2011 годом, когда я в последний раз навещала мою бабушку, что живет под Курском. Я решаю заехать и к ней, раз уж такая свадьба.
Обычно дорога до Белгорода вместе с прохождением границы занимает около трех часов. Еще часа три надо ехать от Белгорода до Курска. Второй, он же последний автобус отходит в 16:25, и, по всей вероятности, я должна была приехать в Курск около 11 ночи. Бабушка моя живет в деревне в часе езды, а автобусы начинают ходить примерно с 6 утра. Лучшим решением переждать ночь в Курске было забукить хостел. Я нахожу недалеко от автовокзала местечко в комнате по приемлемой цене около 400 рублей за ночь и отправляюсь на Гагарина.
В Харькове одна из любимых шуток как раз про район автовокзала:
— Девушка, вы из Харькова?
— Да, а шо?
— Наверное, еще и с Гагарина, — фамилию космонавта в этом случае надо произносить с двумя фрикативными «г».
Пассажиры загрузились в промерзший автобус, место рядом со мной заняла видная брюнетка примерно моего возраста, которой вслед долго махали рукой родители. Мы подъехали к границе и остановились. Водитель объявил: нам повезло, очередь сегодня небольшая, часов на пять.
У меня округлились глаза.
— Простите, что?
— Да, — прокомментировала брюнетка, — в прошлый раз стояли почти восемь.
— А что такое? — задала я глупейший вопрос.
— Ничего, жизнь такая, — пожали плечами ребята впереди нас и открыли бутылку водки.
Водитель включил советские мультики: «Жил был пес» и про сельского паренька Василия, который во что бы то ни стало хотел стать милиционером.
Все в автобусе начали переговариваться, знакомиться, парни, заканчивающие бутылку водки, стали угощать яблоками. Велись непринужденные беседы о бренности бытия и о том, что кого ждет в Москве. А ждало всех, в принципе, одно и тоже. Соседка моя оказалась девочкой из харьковской еврейской семьи, которую тетя зовет в Израиль на ПМЖ, но ее угораздило влюбиться в паренька из Луганска. Он зарабатывает стройкой в Подмосковье, а она, как верная жена декабриста, живет с ним, убирает дома состоятельных людей и «в принципе, все нравится», — вздыхает она, перелистывая фотографии с Мертвого моря на планшете.
Наконец мы тронулись. Украинские погранцы попросили вытащить все из автобуса, вынести сумки, и начали проверять.
— А что это такое? — спросил совсем юный пограничник, извлекая из моей сумочки пресс-карту. Это журналистское удостоверение Западной аналитической группы. А что у вас в папке?
— Мои документы.
— Откройте.
Он начал перебирать мои дипломы, особенно наслаждаясь польским дизайном. Он повертел в руках диплом Министерства культуры Польши, затем сертификат польского консульства, затем пролистал мои визы.
И, наконец, попросил открыть мой компьютер.
— Вы еще и родились в Российской Федерации, мало ли зачем вы едете, — комментировал он, — вот и напишите, что в Украине пограничники хорошо работают.
— Вот и напишу, — сказала я, запихивая лептоп обратно.
«Что же будет на российской границе», — думала я, затягиваясь сигаретой перед табличкой «Не курить» в компании еще десятка пассажиров.
Через час с небольшим пограничники с двуглавым орлом на нашивках попросили выйти из автобуса с вещами. Я снова еле выкатила свою 30-килограмовую сумку. Ручную кладь уже не досматривали. Впереди стояла очередь с миграционными картами.
Таможенник спрашивал лихо пережевывающего жвачку мужчину с наглой ухмылкой на заросшем щетиной лице, которая все же меркла на фоне красных мокасин. Такой пообтрепавшийся щеголь.
— Куда вы едете?
— В Москву.
— Я понимаю, куда именно?
— Ну, я еще не знаю, мне обещали работу.
— Кто? Вас кто-то пригласил?
— Мне сказали, что меня встретят.
— Вы можете назвать адрес, куда вы едете?
— Ну, я точно еще не знаю, меня встретят на вокзале и там решим.
— Нет, Паша, — пограничник куда-то в сторону. — Это же невозможно.
— Молодой человек, — таможенник, мужчина лет сорока, начинает раздражаться. Причем так очень по-русски, с недоумением и иронией. — Вы себя слышите? Еду туда, не знаю куда, встретит тот, не знаю кто. Вот что мне с ним делать? — опять в сторону.
Отказ въехать в РФ при мне еще не получал никто. Но этого мужчину мне самой хотелось бить чемоданом по голове: рука уже ныла, очередь не двигалась, на дворе час ночи и не май месяц, а он едет в Тридесятое царство.
Красные мокасины протопали в сторону к стене. Наглая ухмылка слезла с лица. Но следующий пассажир оказался не лучше. Деревенский здоровяк в затертом пуховике нес примерно такую же околесицу:
— Еду в Обоянь к дальним родственникам, хочу посмотреть, что там с работой…
— Но адрес родственников вы знаете?
— Они обещали встретить меня на автовокзале.
— Ну, а телефон хоть у вас есть?
— Нет, — его простодушные васильковые глаза увлажнились.
Пахло войной и разрухой. Все ехали хоть куда, лишь бы уехать. Это как последний вагон, набитая доверху людьми теплушка — впереди неизвестность, а позади ничего нет. Может, и там, куда мчится автобус, нас всех тоже ничего не ждет…
Мои философские размышления прервал голос уставшего таможенника:
— У вас что?
— Я в отличие от мужчин в курсе, куда еду. Вот, адрес и фамилия. Навещаю бабушку.
— Ясно, проходите.
Но ясно ничего не было. Никакой ясности, во сколько мы приедем и как я доберусь до хостела. После границы ехали уже молча. Мультики закончились, экран погас, пассажиры начали засыпать в автобусно-нелепых позах.
Сначала защемило что-то внутри, когда тот простодушный увалень вышел-таки в Обояни, перешел дорогу, похрустывая первым снегом, и начал растеряно оглядываться, где-же те его родственники. А автобус ехал дальше, и хор чеховских сестер в голове нескладно кричал, заглушаемый ветром: «В Москву! В Москву!»
Меньше чем через час и я вышла в своем летнем плаще в эту студеную холодную зиму и покатила по бездорожью свой чемодан. «Я и забыла, какая ты, Россия», — бормотала я себе под нос. Я все шла и шла мимо автозаправки, закрытого торгового центра, где даже WI-FI от Макдональдса отказывался раздавать интернет, мимо частных домов и заброшенных несуразных кусков пространства. Город был весь будто клочьями. Людей на улицах не было, страх холодил еще сильнее, чем бьющий в лицо колючими снежинками порывистый ветер. Стояла такая оглушающая тишина, что мой чемодан грохотал на всю округу. По широкой дороге за мной навязчиво следовало такси.
Я сдалась и, закинув чемодан в багажник, умостилась на переднем сидении. Мы начали искать хостел по указанному адресу. Это был совершенно неосвещенный частный сектор без вывесок и указателей, и даже таксисту не удалось найти что-то хоть отдаленно похожее на гостиницу. Водитель-альтруист предложил отвезти меня в другую гостиницу. Время близилось к четырем.
— Хорошо, — выдохнула я.
Наша конечная станция оказалась в пешей доступности от железнодорожного вокзала. Я спросила самый дешевый свободный номер.
— 2400, — улыбнулась администратор.
— В лобби бар круглосуточный? — улыбнулась в ответ я.
— Да.
Я считала в уме, что за такую цену я могла бы снять полулюкс в центре Киева, а не самый дешевый стандарт в 4-этажной трехзведочной гостишке на окраине Курска, и сербала чаек за 180 рублей. Так прошла еще одна бессонная ночь.
Утром я выехала из туманного серого города, моментально заснув в маршрутке.
Колени скрутило от холода, пальцев ног я уже несколько часов не чувствовала, в голове гудел какой-то агрегат, и ни одной мысли, кроме: скорей бы все это закончилось.
Маршрутка остановилась в Тиму. Пассажиры лениво спросонья выбирались на воздух: кто на перекур, кто в туалет.
Помню, я материлась на заправке в Бельгии: «Сами ссыте за 2 евро. Я за 50 гривен до границы потерплю». В районном центре русской глубинке все было бесплатно. Посреди поля, продуваемый со всех сторон деревянный домик. Уже за метра три видно, кто и как именно в нем справляет нужду, — дверей-то нет. У меня есть теория, что менталитет нации формируется отчасти благодаря этим придорожным клозетам: в Европе — бережливость (еще бы, почти 2 евро за справление нужды), а в России — безразличная покорность: ну, а что делать, ну и мать его так, в поле, дык в поле, главное — не против ветра.
Но вот все закончилось, передо мной вывеска родного совхоза. Под ним машет тетка, вылезая из дяди-ваниной «Нивы». Меня упаковали на заднее сиденье, привезли домой, налили самогонки, выдали тарелку дымящихся пельменей и затопили баню. Я вырубилась окончательно около 11 утра и проснулась на следующий уже день ближе к девяти. 22 часа темного липкого глубокого сна. Я думала, мне станет лучше, но лучше не становилось.
Весь следующий месяц я спала. В горизонтальном положении с закрытыми глазами я проводила около 18 часов в сутки, вставала с чувством голода или для того, чтобы выбежать на улицу до такой же деревянной будки клозета. Снился Лукашенко, выборы, снился университет и экзамены, снились взрывы, снилась Польша — все, что я пережила за последний год эмиграции.
Зимой в селе выходить не приходится. Дороги все замело, да и идти особо некуда. В магазин ходила бабушка раз в два дня и никому не желала уступать эту единственную возможность посплетничать и узнать все сельские новости. Еще можно было выйти позвонить, так как телефонная связь ловила только «на асфальте» — так между собой называли заасфальтированный кусок дороги, что начинался километра за полтора от нашего дома.
За огородом следить не нужно, кроликов покосила какая-то напасть — все до единого передохли, а кур кормили раз в день и вечером закрывали в курятнике. Еще у бабушки появились две собаки, которым тоже уделяли внимание ровно два раза в день — кормили и отвязывали на ночь. А ночами было слышно, как мухи бьются в потолок. Бабушка изрядно натапливала дом газом, жара стояла такая, что приходилось открывать окна перед сном. В общем, жизнь текла размеренно, будто в «Мертвых душах» Гоголя.
Самым интересным событием стали проводы в армию моего младшего брата. У Вани в его 22 уже жена и малютка-дочь. Закончив университет, он был обязан отдать долг родине. На проводы пришли друзья и родственники — большой праздник в деревне, гости заняли весь дом, чуть ли не полсотни человек. Среди мужчин все отслужившие, поздравляют Ваньку — наконец и ему повезет — давали дельные советы. Для деревенских остаться в армии по контракту или дослужиться до прапора — это единственная альтернатива колхозу или подработкам у кого-то в батраках. Зарплаты там стабильные и немалые. Удивительно или нет, но мое сообщение, что я философский антрополог, не вызвало никакой реакции. Мужики кивнули с пониманием. А после проводов как-то само собой стало понятно, что мне пора ехать.
Успенка
Выбраться из деревни еще труднее, чем приехать туда. Топкая грязь начинается сразу за порогом, в ней, как в болоте, увязают мои ботинки, и там же тонет чемодан. Снова приходится вызывать дядю Ваню на Ниве, чтобы доехать до остановки автобуса. Но и тут не все просто: чтобы вызвать дядю Ваню надо дойти до трассы, чтобы телефон начал работать.
В итоге все заканчивается благополучно, и мы выбираемся из заляпанной по самый верх «Нивы» на остановку. И в одну, и в другую сторону до самого горизонта не видно ни одной машины. Пустота и бескрайняя степь с редкой лесополосой. На этом ветру мне в летнем плаще из «Бершки» совсем некомфортно, хочется опять забиться под пуховое одеяло и слушать жужжание мух.
Автобуса на Курск все нет и нет. Проходит полчаса. Нетерпение перерастает в беспокойство, а в голове крутится OST из любимого сериала: «Пацаны смотрят вдаль и верят, но трамвай не едет пока».
Думаю, что разница между нами и европейцами как раз коренится в ощущении и понимании дороги. Моя подруга в Варшаве выходит спокойно купить журнал за шесть минут до того, как сверхскоростной Пендолино отправится в Краков, а моя мама приезжает на вокзал за два часа до отправления плацкартного вагона в сторону моря. Где-то внутри нас есть страх, что каждый поезд может быть последним, а места в теплушке не хватит.
До Курска мы добрались, маленькая городская маршрутка ждала своих пассажиров, путешествующих в небезопасную зону военного конфликта. Ехали русские. В этих людях ничего не напоминало украинцев. Ехали молча, уставшие и погруженные в свои мысли. Граница с Россией тоже не напоминала границу в Нехотеевке. Миграционная карта оказалась только у меня и еще одной женщины.
Я начала вытаскивать свой многострадальный чемодан и тащить в комнату досмотра, которая оказалась девственно пуста. Ни ленты, ни детектора, ни таможенников. Просто белые стены и стол посредине комнаты. Откуда-то передо мной возник сотрудник погранслужбы:
— Что в чемодане?
— Личные вещи.
— Возвращайтесь в автобус.
На этом все. Следующая остановка перед неизведанной границей, землей новой республики. Военные машины, бронетранспортеры, колонны техники и все в полной темноте. Особенно странно в этом хаосе выглядели машины с номерами Евросоюза.
— Что они тут делают, — но любопытству не было место среди поглощающего все эмоции чувства страха.
Вот сейчас зайдет он, неизвестный мужчина, гражданин несуществующей страны, проверит мой паспорт с пропиской на улице Злодея первой величины в городе, далеком от здешних мест, и выведет меня в родную степь. А там несколько глухих звуков и запах прошлогодней листвы вперемешку с тающим снегом.
Но нет, высокий дородный мужчина с нашивками на кителе с новым названием места, в котором я была сотни раз и в котором не была еще никогда, устало собрал наши паспорта и так же спокойно вернул их через пару минут. И облегчение разлилось теплом по телу. Скоро дом.
Начало светать. И в окнах маршрутки стали видны разбитые снарядами дома, следы от пуль на столбах и воронки от снарядов. Как-то сразу стало не хватать воздуха. Все в машине замерли и тихо смотрели по сторонам. Мы ехали по выжженной земле, и становилось ясно — без новостей, комментариев экспертов и политических прогнозов — что так, как раньше, уже не будет.
В город въезжали через Макеевку. Меня должен был встретить брат.
— Я подожду тебя возле Макдональдса.
— Возьми мне латте и пирог с вишней.
— Ага, очень смешно.
Он провел меня до маршрутки.
— У тебя есть рубли?
— Я уже не смогу заплатить гривнами?
Я высыпала ему в руку целую пригоршню мелочи с тризубами.
Он рассмеялся и дал водителю семь рублей. «А это можешь выкинуть», — высыпал мне мелочь в сумку обратно.
Я приехала домой. Пока я ждала под подъездом, моя соседка, что раньше здоровалась через раз, подошла к двери, прищурилась и удивленно прикрикнула:
— Арина, это ты?
— Ну да.
Она начала меня обнимать. А потом расспрашивать: где я теперь, с кем, надолго ли сюда?
Мимо проехал мой бывший одноклассник, приспустил окно и помахал рукой.
Казалось, что это не они, а я вернулась с войны. И все встречают меня, как героя, как пропавшего без вести, который вдруг чудом вернулся с полей.
Время тут разделилось на «еще до войны» и теперь.
Теперь надо было выбраться на украинскую территорию, туда, где остались мои вещи, мой университет и, как тогда мне казалось, мое будущее.
Новотроицкое — Мариуполь
Мама позвонила нескольким знакомым и получила номер телефона перевозчика. Теперь только так. Хорошего водителя ищут как хорошего гинеколога или стоматолога — только по рекомендациям знакомых.
— Привет, Ир, с кем твоя дочка в прошлый раз в Мариуполь ездила?
— Да с одним парнем.
— И как?
— Да быстро все, хорошо и недорого.
— Дай номер, пожалуйста, а то моей тоже надо.
Как-то так все и происходит. В общем, через дочку бывшей соседки бабушки Зины мы получили номер одной Наташи. А та, в свою очередь, озадачившись тем, что мне надо срочно ехать завтра, а ее машины ходят только по четным, по доброте душевной дала мне номер одного водителя. Он согласился подбросить меня до Мариуполя за символические 350 гривен. Всего-то. По-обещал, что все будет в лучшем виде.
Наш водитель с восточным экзотическим именем, которое я в целях безопасности заменю на «Камил», был из того сорта людей, которые всегда и все решают. И необъяснимо, но факт, что мы пронеслись мимо ДНРовских постов, будто их и не было. Солдаты встречали его приветливо, получали сигареты и не спрашивали никаких документов, достаточно было:
— Кого везешь?
— Своих.
Украинская граница, оформленная более формально, с часами работы и кучей сотрудников, также прошла под знаком рукопожатий:
— Привет, Камил, как там?
— Да все как всегда, живем.
— А, ну давай документы.
И мы пролетаем дальше, мимо длинной очереди из нескольких десятков машин.
Меньше трех часов — и мы уже в Мариуполе. Я тороплюсь на ЖД вокзал, от которого отправляются всего несколько поездов в день, снова думая о длиннющей очереди. Но в аккуратном новом вокзале только я, кассир и эхо. Эта пустота начинает к вечеру заполняться мужчинами в другой форме, от которой мой глаз отвык. Поезд на Киев трогается.
А я, сидя у пыльного окна давно списанного плацкарта, вспоминала 50-гривневый билет до Киева из Донецка и мой старый пост на «Корреспонденте». Как это было давно.
И вот 30-го вечером я открыла дверь квартиры бывшей одногруппницы, бросила сумку на пол и накрылась одеялом, чтобы проснуться в следующем году. После такого путешествия не хочется открывать глаза, думать о научных статьях, исследованиях, и тем более — об искусстве. Я не знаю, сколько силы нужно иметь и сколько веры в то, что делаешь, чтобы писать диссертацию в этой стране. И хватит ли их мне…
Шутили студенты, скучали погоны,
Дремал разночинный народ.
Я думал о многом, я думал о разном,
Смоля папироской во мгле.
Я ехал в вагоне по самой прекрасной,
По самой прекрасной земле.
Артемовск — Зайцево — Горловка
С чего начинается Родина?
С того, что ты в спешке удаляешь все фотографии и профили в социальных сетях, историю поиска гугл, а потом звонишь по очередному незнакомому номеру, чтобы узнать, когда тебя перевезут из безопасного пункта А по дорогам с минными растяжками в пункт Б, где мама уже приготовила борщ.
— Мам, я выезжаю завтра. Когда буду? Ну, ты же знаешь, как блок-посты проедем. А у вас там как?
Снова обстреливают аэропорт, Горловку…
В этот момент не стоит говорить, что я еду через Зайцево.
Два месяца в Украине. Я встречалась с друзьями, знакомыми с такими же блуждающими глазами, без работы, без своего жилья, и главное — без перспектив. Договор с вузом был подписан, и найдена престижная государственная работа, на которой платили едва ли 80 евро в месяц. Я не знаю, как выживала наша начальница отдела кадров, незамужняя девушка с замученным лицом и потрепанным свитером, которая работала практически круглосуточно за 1360 гривен и готовилась все время к аттестационным экзаменам, обязательным для госслужащего. Ее мне было жалко до слез, а себя еще больше. В приемной секретаря директора, на чьем посту временно оказалась я, продувало из старых зарешеченных окон, не было ни обогревателя, ни чайника, не говоря уже о кулере с водой. Полчаса перерыва на обед, за который ты доползаешь до «Фрешлайна» и заказываешь самый дешевый бутерброд:
— Мне «пролетарский», — с горькой иронией. Ведь моя ЗП за день всего на 20 гривен больше цены бутерброда.
Да, правила получения научной степени, работа в госсекторе и вечная нищенская бесправная жизнь… вот они — реалии Украины. Настоящей Украины, а не Украины из инстаграммчика патриотичной фрилансерки из столицы. Как-то одна редакторка модного хипстерского издания сделала пост в Фейсбуке, а-ля:
«Отдыхали в Таиланде, встретили ребят из Питера и они нам искренне сочувствуют, думая, что в Украине мы умираем от голода, но мы им показали, что это не так)»
— Не так… — повторила про себя я, перемешивая в кастрюльке овсянку из гуманитарной помощи Фонда Ахметова.
Надо было что-то делать, пока овсянка не закончилась. И тут, как в бессмертном произведении «Ильфа и Петрова», «запад нам поможет». Я получила приглашение из Болгарии читать лекции подросткам по теме диссертации. Конечно, за эти полгода в Украине меня отчислят. Наш факультет не приветствует заграничных стажировок и стипендий. Но зато я получу возможность писать исследование и не думать о том, что лучше купить на последние 10 гривен: морковку или Мивинку.
И когда документы на визу были готовы и решение принято, последнее, что оставалось — это отвезти родителям все вещи и в очередной раз сказать «до свидания» до следующей осени.
Водитель Александр — имя снова изменено, хотя сколько их, этих Александров, этих украинских Харонов, еженедельно перевозят людей с одной стороны на другую, со стороны без банков и сетевых супермаркетов в сторону низких зарплат и нестабильности — позвонил вечером и сообщил место встречи.
«Выезжаем с метро Пролетарская». Он сосредоточенно курит и проклинает украинскую армию и власть. Сколько бы я не ездила через эти несуществующие границы, большинство пассажиров поддерживают эти настроения.
Мы останавливаемся на поздний завтрак в Изюме. Водитель возвращается, хлопая дверью: «Нет, ну эти дебилы, опять про свое: дойдем до Москвы! Какая нахер Москва!»
На пассажирском сиденье сидит его общительная соседка из Макеевки, они вспоминают летние бомбежки, посиделки в подвалах и погибших соседей. Почти все пацанчики с района воюют. Сын Людки, сын Сергея Палыча, тот Сашка с завода.
Начинаются блокпосты. Я еду, как во сне, все кажется не таким реальным на первом сидении бусика. Водитель копается в бардачке, достает «Супер Контик».
Сладости были не для того, чтобы подкрепиться. На каждом блокпосту он передавал их, приоткрывая стекло, солдатикам. Те желали счастливого пути и не отвлекали проверкой документов.
— Алло, здарова, ты уже в Славянске? Купи дешевых сигарет, — на ДНР-овских постах предпочитают сигареты, как стало очевидно из разговора водителя с приятелем.
Там пришлось час с небольшим простоять в очереди, причем в купленной заранее — мы ехали с бо́льшим комфортом, чем люди, доезжающие до границы, простаивающие в километровых шеренгах и потом ждущие следующий автобус. Именно так работает система перевозок с одной стороны на другую. Ужасные пугающие длинные очереди измученных людей с серыми, как их одежда, лицами. Когда едешь вдоль очереди, хочется перекреститься и прошептать про себя: Господи, за что.
А впереди был Донецк.
И обратно
Позвонили из консульства:
— Ваша виза готова, забирайте.
— Спасибо, — кладу трубку и следом набираю номер Александра.
— Когда едете в Харьков?
— Завтра в 5 утра с Крытого. И не опаздывайте.
— Такси не поедет в это время, — говорит мама. Комендантский час до 5. Что он себе думает, как люди будут добираться до Крытого.
— Я отвезу, — говорит папа, — что теперь делать.
— Давай выедем без 10 минут, даже если опоздаем, он подождет, а в последние 10 минут до конца они не будут останавливать, смысл?
— Нет, поедем все вместе, — говорит мама.
В городе пусто и темно. Нигде не где горят фонари. Начинается 8 марта. Поэтому первое, что слышно в бусике, это поздравления.
— Девочки, с праздничком, — вторят водителю бойцы на постах.
И тут же предлагают:
— Две Москвы — и без очереди.
Водитель напрягся:
— Один Шевченко.
На этом и сошлись.
На украинской границе взволнованный солдат вернул паспорт с вложенной купюрой:
— Не сегодня, проверка.
Потом на суржике пожаловался на жизнь и вытащил букет тюльпанов: «Дивчата, зи святом вас!» Каждая получила по весеннему цветку, а водитель довольно улыбнулся: «Если в одном месте убыло, в другом прибыло».
И вот мы уже несемся по ухабам, обсуждая, зачем Путину Крым. Александр имеет свою конспирологическую теорию. Оказывается, русским понадобился Крым из-за стоянок НЛО и базы инопланетян на Ай-Петри. А вовсе не из-за той чепухи, что несут политические аналитики по украинским каналам.
Я даже стесняюсь пошутить, так увлеченно он рассказывает о масонах и всемирном заговоре. Женщины слушают, затаив дыхание. Потом от политики мы как-то незаметно переходим к коммунальным тарифам, а на горизонте появляются многоэтажки спальных районов.
Вот такая она, жизнь от одной даты в загранпаспорте до другой. Меня не ждут в Украине, моя диссертация тут ничего не значит, науки нет, как и будущего. Мне нечего делать в стране, где перед въездом в Харьков, второй мой роднейший город, в котором я провела треть жизни, мальчик с автоматом и сине-желтым флагом спрашивает о цели моего приезда… А какова цель моего приезда? Взять очередной чемодан и сесть в автобус, поезд или самолет с направлением в лучшую жизнь. Только все равно все исчисляется числами в новых цветных страницах, вклеенных в тот же синий паспорт с трезубом.
Примечания:
[1] Электронный пропуск на временно оккупированную территорию был введен украинскими властями в 2015 году. Для его получения необходимо зарегистрироваться в базе СБУ и ждать положительного или отрицательного ответа до 10 суток.
[2] Купюра с изображением Москвы — 50 российских рублей.