Независимо от того, кто как относится к концепции «гибридной войны», борьба за медиаполе развернулась с первых дней протестов на Майдане. И ключевым фактором в ней стала борьба за термины. Те или иные слова, порой чистой воды новояз, всячески популяризируются в медиа по обе стороны баррикад. В результате по выбору словаря антагонисты безошибочно отделяют «своего» от «чужого», с легкостью распознают «зраду» и «перемогу». Что произошло с Крымом, «возвращение» или «аннексия»? Кто воюет на Востоке, «ополченцы» или «террористы»? Что все это вообще такое? «АТО», «гражданская война», «вторжение путинских орд»? То, как мы даем ответ на этот вопрос, какое слово в конечном счете используем, определяет нашу собственную позицию и наше место в системе политических координат в глазах других.

Сделать выбор придется и когда мы в контексте конфликта говорим о ситуации в самой Украине. Конечно, если вы сторонник «молодых республик» и «антифашистского восстания на Донбассе», то вопрос этот для вас уже давно решенный. В Украине «кровавая хунта», контролируемая из Вашингтона. Для тех, кто уверен, что «хунта буде», и мечтает «дойти до Москвы», тоже все просто: при власти олигархи, затягивающие войну в собственных интересах вместо того, чтобы уже сейчас показать москалям силу украинского оружия и «козацького духу». В то, что это получиться, они по каким-то одним им известным причинам они отчаянно верят. Но для тех, кто не в восторге от войны, кто видит негативное влияния боевых действий на общество, но при этом понимает невозможность ее одномоментного завершения в одностороннем порядке, возникает иная политическая возможность — критиковать «милитаризм». Бороться с переносом логики войны на все общественные процессы. А это, в свою очередь, порождает новый виток терминологических споров: а есть ли милитаризм в Украине?

Расклеенные на каждом столбе плакаты с призывом вступать в Вооруженные силы, повсеместный поиск врагов, люди в форме, заполонившие эфирное время главных телеканалов, и общая государственная политика, в которой, кажется, уже ни один вопрос не решается без оглядки на войну, заставляют задуматься. Но нет, говорит Игаль Левин, бывший офицер израильского ЦАХАЛа, а ныне волонтер Центра изучения повстанческих движений и активный участник анархистского движения. Обвинять Украину в милитаризме может лишь, мягко говоря, не до конца разобравшийся человек, провокатор или и вовсе кремлевский агент.

В статье «Немилитиаристкая Украина» Левин приводит ряд аргументов, главный из которых непосредственно связан с дефиницией «милитаризма». Он предлагает нам четыре разных определения, ни под одно их которых украинское государство явно не подпадает. Приведу два из них:

МИЛИТАРИЗМ — реакционная политика усиления военной мощи, наращивания вооружений и активизации военных приготовлений, проводимая империалистическими государствами с целью подготовки новых агрессивных войн, подавления национально-освободительных движений.

Словарь Ожегова (1997)

МИЛИТАРИЗМ (от лат. militaris — военный) — система политических, экономических и идеологических средств, используемых правящими кругами той или иной страны с целью наращивания военной мощи государства. Милитаризму свойственна гонка вооружений, рост военных бюджетов, наращивание военного присутствия за рубежом, сколачивание агрессивных военно-политических блоков, усиление влияния военно-промышленного комплекса в экономике страны и ее внешней и внутренней политике.

Большой Энциклопедический Словарь (2000)

Ключевой момент тут — милитаризм всегда связан с внешней агрессией, а следовательно, не может быть приписан стране, являющейся его жертвой. Нет «захватничества» — нет и милитаризма, полагает Игаль.

На том бы и кончить, но не слишком ли зыбок фундамент, для столь серьезных выводов? Ведь подобрав 4 определения, подтверждающие его тезис, автор просто отказывается замечать другие, не такие удобные. А они на поверхности. Вот что думает о милитаризме английская Википедия:

Милитаризм — это убеждение или желание правительства или народа, что страна должна поддерживать военную мощь и быть готовой к ее агрессивному применению для защиты или продвижения национальных интересов.

Опережая упреки в том, что «”Википедия” — это не уровень», скажу, что основная часть определения непосредственно взята из Оксфордского словаря. Можно подобрать и другие определения, где вообще не будет ни слова ни о агрессорской, ни об оборонительной войне, а лишь о политической культуре:

  1. Сильный военный дух или политика.

  2. Принципы или политика поддержания большой военной структуры.

  3. Тенденция к рассмотрению военной эффективности в качестве первостепенной государственной идеи и подчинение всех других интересов интересам военных.

Таким образом, для того, чтобы доказать отсутствие милитаризма в Украине, одного лишь аргумента о дефиниции недостаточно. Самый сильный тезис статьи рассыпается. Но есть и другие.

Украина не принимает участие в гонке вооружений, а уровень милитаризации ее экономики крайне низок, уверяет нас Игаль. «Если мы посмотрим на глобальный индекс милитаризации от исследовательского центра BICC, то увидим, что с 1995 года по 2013 Украина даже не входила в десятку самых милитаристских стран мира». Но если мы действительно туда посмотри, то окажется, что Украина по уровню милитаризации занимает 15 место из 150 (!) стран мира, присутствующих в рейтинге, действительно уступая России, но существенно опережая таких «пацифистов» как Турция, Иран или США. А начиная с 2013 года мы совершили «рывок» в 10 позиций — и это еще без данных за 2016-2017 годы.

Военный бюджет по меркам нашей страны тоже рекордный. Если в предыдущие годы средние затраты на армию обычно не превышали 1-1,5% от ВВП и на 2013 год составили порядка 20 млрд. грн., то начиная с 2014 года они стремительно поползли вверх. В разгар боевых действий был введен дополнительный налог в 1,5%, выпущены государственные векселя, а бюджетные расходы пересматривались несколько раз в сторону значительного увеличения. Апофеоз этого процесса — бюджет 2017 года, где на оборонные ведомства в целом выделено 129,3 млрд. грн. или 5% ВВП страны (непосредственно ВСУ получит около половины — 64 млрд. грн.). Конечно, в абсолютных показателях с военными бюджетами мировых лидеров, таких как Израиль, США, Китай или Россия, эти цифры несопоставимы. Но в процентах от ВВП мы стремительно догоняем лидеров.

Да, наращивание военной мощи является прямым следствием боевых действий, инициированных не Украиной, но именно под предлогом обороны от коварного врага происходит общая нормализация насилия, нетерпимости к инакомыслящим, оправдываются урезания социальных программ и отход от демократических свобод. Редко какая война начиналась иначе, чем из соображений защиты собственных интересов. Нападение как самоцель, эдакая хулиганка в мире большой политики, в которой Игаль Левин пытается увидеть единственный смысл милитаризма — явление из ряда вон выходящее.

«Смешно говорить о милитаризме в стране, которая с 2014 года так и не может построить патронный завод вместо захваченного в Луганске», — пишет Игаль, но никто ведь и не говорит, что милитаризм обязательно должен быть высокоэффективным. Непрофессионализм исполнителей, типичные для Украины коррупция и кумовство, доминирование интересов правящих элит и кланов над интересами населения сохраняются даже в условиях войны. Они не являются ничем доселе невиданным и не свидетельствуют ни о попытке «сдать» Украину, ни об отсутствии милитаристской повестки в стране. Они являются лишь тем, чем они есть — непрофессионализмом и коррупцией.

Критики милитаризма повсеместно путают его с патриотизмом, национализмом либо стратократией — формой государственного правления, при которой высшие должности занимают военные, считает Игаль. С подобными ошибками лично мне стыкаться не доводилось. Патриотизм для украинцев — нечто само собой разумеющееся, не требующее дополнительных аргументов и то, что не может быть поставлено под сомнение. Стратократией в стране и не пахнет. А что касается национализма, стремительно поднявшегося после Майдана, то здесь связь с милитаризмом действительно прослеживается. Национализм связан с ним органически. Идея о борьбе метафизических субъектов истории — «наций», интересы которых превосходят интересы отдельно взятых индивидуумов — это фундамент, на котором стоит практически любой национализм, и удивляется тут нечему. Но милитаристские заявления звучат не от одних лишь записных националистов из «Свободы», «Азова» и «Правого сектора», но и от, казалось бы, вполне либерально настроенных персонажей.

Так что же мы имеем? Неужели Украина уже стала в одном ряду с образцово-показательными милитаристами вроде Северной Кореи, нацистской Германии или Израиля? Думаю, нет. Тому способствует традиционная слабость Украинского государства, физически неспособного разогнать милитаристский маховик, недоверие к элитам со стороны населения, желающего прежде увидеть в донецких окопах «сына Порошенко», противоречивые интересы правящих элит, в том числе их сильные экономические связи с Российским капиталом, относительная маргинальность радикалов в сфере большой политики (но не на улицах), а также сильное влияние Запада. Но мы уже достаточно далеко зашли по этой тропинке.

О милитаризме в Украине как о законченном факте говорить пока рано. Но тенденции неутешительные. Каждый следующий шаг, будь то цензура в интернете, ограничения на мирные собрания или введение школьных программ с националистическим уклоном, незаметно ведут нас в милитаристский тупик, откуда дороги назад уже не отыскать. И если мы не хотим, чтобы Донбасс стал нашей Палестиной или Карабахом, если не хотим перестать видеть людей, а не одних лишь врагов, в россиянах или жителях востока страны, если не хотим, чтобы социальная повестка была «не на часі» еще бесконечно долго, то антимилитаристская повестка должна звучать настолько громко, насколько это возможно.

Якщо ви помітили помилку, виділіть її і натисніть Ctrl+Enter.