Переклад: Анастасія Правда
В современном мире, безусловно, есть место жесткой экономической конкуренции. Однако экономисты сегодня, возможно, слишком полагаются на этот стандартный подход, объясняя отсутствием дисциплины то, что может быть следствием недостатка заботы и солидарности.
Марк Твен якобы сказал: «История никогда не повторяется, но рифмуется». Однако обычно рифмуются не исторические факты, а нарративы, которые мы строим вокруг них. Истории, которые мы рассказываем о мире, повторяют одни и те же основные идеи, которые совсем не обязательно верны. Но нам нравится верить, что это так, потому что они делают мир более понятным и нравственно определенным.
Примером может служить стандартное экономическое образование. Помимо конкретных теорий, у этой профессии есть длинный список рифм. Мы узнаем их размер и можем угадать, когда и чем они закончатся, потому что знаем предшествующие строфы и то, что следующая фраза должна с ними рифмоваться.
Рассмотрим невидимую руку Адама Смита, согласно которой мясник и пивовар предоставляют нам ужин из соображений выгоды, а вовсе не от щедрости. Рынок может превратить их частный порок в общественную добродетель: в конце концов, жадность — это не всегда плохо.
И наоборот, благие намерения иногда прокладывают дорогу в ад — вот почему многие экономисты считают, что миру нужна жесткая любовь, которая сначала не понравятся людям, но окажется полезной в долгосрочной перспективе. В частности, конкуренция позволяет более способным одержать верх над менее способными, тем самым «высвобождая ресурсы», которые победители могут использовать лучше. С этой точки зрения любая попытка ограничить конкуренцию — как в случаях борьбы швейной промышленности с более дешевыми китайскими товарами, фермеров с импортом продуктов питания, таксистов с Uber — неизбежно приведет к большей бедности.
К примеру, попытки обеспечить каждому минимальное количество земли для жизни неизбежно будут неэффективными. Не все фермеры одинаково производительны, и мир только выиграет, если более успешным из них достанется больше земли, а менее успешные найдут себе другое занятие. Точно так же экономисты обычно рассматривают множество малых предприятий в большинстве развивающихся стран как следствие — вы угадали — недостаточной конкуренции. Если бы конкуренция была более жесткой, все эти маленькие, неэффективные фирмы свернулись бы, а их владельцы и сотрудники получили бы работу в хороших, крупных компаниях.
Причина, по которой этого не происходит автоматически, через невидимую руку рынка, — то, что некоторые люди замышляют дурное. Им хочется защиты вместо конкуренции, ренты вместо производительности и привилегий вместо равных условий. Экономисты призваны противостоять этим группам во имя защиты общего блага. В конце концов, нет ничего лучше моральной уверенности, чтобы укрепить правоту и этический стержень апологетов жестокости во благо.
Вкратце, такова история, которую рассказывают, в частности, нобелевский лауреат экономист Эдвард Прескотт и Стивен Паренте, а также многие их ученики. Эти нарративы повторяются так часто, что многие экономисты просто подпевают в такт, хотя жизнь может оказаться несколько сложнее.
В основе многих из этих нарративов лежит предположение о том, что люди и фирмы неоднородны: одни более способны, чем другие. Но эта неоднородность считается экзогенной или каким-то образом определяется вне нарратива. Таким образом, задача невидимой руки состоит в том, чтобы улучшить распределение ресурсов, поставив больше из них, включая землю, труд и капитал, под контроль более способных. Таким образом, ресурсы отойдут тем, кто сможет принести наибольшую прибыль, и в результате мир станет богаче.
Легко заметить, как небольшое изменение в истории вносит разлад, нарушая стройную рифму и моральную уверенность. Во-первых — что если неоднородность не экзогенна? Может быть, некоторые люди более способны, потому что имели доступ к лучшему образованию, получили больше опыта, пользовались более качественной инфраструктурой?
Предоставление равных возможностей отстающим может улучшить их работу, и страны только выиграют в результате возросшей, более широкой продуктивности. Но это потребует инвестиций в отсталые регионы, времени для того, чтобы люди стали более продуктивными благодаря приобретенному опыту и, вероятно, помощи во внедрении и адаптации новых технологий. Другими словами, это потребует любви нежной, а не жесткой.
Во-вторых — что если капитал и рабочая сила не так уж мобильны? Может быть, капитал, который необходимо перераспределить, привязан к земле или производствам, которые нельзя переместить. Или местные говорят на другом языке, который ценят, и встроены в сложную локальную сеть социальных отношений, что затрудняет им перемещение.
Вытеснение их с рынка посредством конкуренции не только не улучшит распределение ресурсов, а, наоборот, может его ухудшить. Например, фермеры потеряют невозвратные инвестиции и станут безработными, понапрасну растратив капитал и труд. Лучшей политикой было бы помочь этим людям получить доступ к технологиям и рынку — но для этого тоже нужна забота, а не жесткость.
При проведении успешных аграрных реформ в Восточной Азии ресурсам не позволяли априори перетекать к более способным, а вместо этого предоставляли фермерам землю, кредиты и инфраструктуру, а также доступ к ресурсам, рынкам и консультационным услугам. Как показали усилия по оцифровке, такие как на Fábricas de Productividad в Колумбии, помощь фирмам в других секторах экономики во внедрении и адаптации технологий делает их более перспективными.
Экономическая жесткость во имя любви определенно имеет место в современном мире. Но сейчас экономисты могут злоупотреблять этой расхожей рифмой, списывая на недостаток дисциплины то, что может быть следствием недостатка заботы и солидарности. Если они не будут осторожны, такая безусловная любовь к жестокости во благо закончится бесполезными слезами, которых можно избежать.
Джерело: Project Syndicate.
Переклад підготовлений за підтримки Rosa Luxemburg Stiftung в Україні.