Від редакції: Вранішня молитва сучасника зводиться до фрази «робота» чи «робота для вас» — такі заголовки безкоштовних газет зустрічають жінок і чоловіків, що виходять із метро. Ця фраза справді звучить як молитва – пароль до спасіння, виживання і осмислення себе у світі. Продовжуючи тему сучасної праці, ми пропонуємо вам першу частину  статті нашого колеги з Росії Данила Дугума.

Заглавие этой работы отсылает к лозунгу над воротами Освенцима. Но, может быть, это общая идея буржуазного мира? Работа кормит, учит, обеспечивает все условия существования и развития инфраструктуры, социализирует, наконец, спасает душу — как в понимании религиозного протестантизма, так и в понимании психиатрии (здоровый человек трудоспособен)? Или работа убивает, калечит, отнимает в сумме всех потраченных трудовых часов годы жизни, отупляет, извращает человеческие отношения и уничтожает окружающую среду? Как работа распространила своё влияние на ключевые моменты наших жизней, стала не только основанием экономики, но корневым кодом культуры, политики? Какие альтернативы работе предлагает современная критическая общественная мысль?

Значительная часть наблюдений, вошедших в эту статью, была рождена как ответ и рецензия на книгу коллектива CrimethInc «Работа. Капитализм. Экономика. Сопротивление». Переведённая и изданная на русском языке издательством РТП (Радикальная Теория и Практика) ещё в 2011 году, книга и сейчас пользуется спросом у читательской аудитории. Один из петербургских книготорговцев отметил, что доступный язык и изобилие иллюстраций сделали книгу популярной среди хипстеров. Впрочем, для молодой богемы не только форма, но и содержание книги — идея отказа от работы, — выглядят заманчивым приглашением в анархизм. Краймфинкеры также называют себя «коллективом бывших работников». Все сочинения CrimethInc предполагают открытость для интерпретаций, дополнений, которые сделали бы книгу актуальной в текущем политическом контексте. Сперва я предполагал написать рецензию на «Работу» краймфинкеров в актуальном контексте, подчеркивая и дополняя то, что в ней написано, тем, чего в ней нет, но что иллюстрирует или опровергает идеи книги. Мысли и наблюдения копились медленно, а вот историческая ситуация перевернулась стремительно. Ещё недавно, в год издания, книга читалась бы здесь, в России, не более чем как опровержение и без того слабого официозного мифа об «уралвагонзаводе» и честных тружениках, солидарных с неутомимыми бюрократическими трутнями. Сегодня же, посреди нарастающей истерии шовинизма, критика работы звучит как вызов ключевым ценностям буржуазного общества, самим основаниям системы, воспроизводящей наши военные будни. Стало понятно, что необходимо представить критику наёмного труда во всем идейном разнообразии с предложением всех возможных альтернатив, выйдя за рамки жанра рецензии. Лишь анализ множества активистских практик, научных данных и философских идей, связанных с работой, может позволить совершенно иначе осветить современные проблемы общества, открыть горизонты, за которыми возможно увидеть реальную социальную альтернативу.

Что такое работа?

То, что работа нужна, даже необходима, — мысль почти общепризнанная и, кажется, очевидная. То, что работы могло бы быть гораздо меньше, что она могла бы занимать куда меньшее количество нашего времени, неоднократно и убедительно доказано (вопреки убежденности российских либералов в том, что люди как раз мало работают). То, что функционирование нашей индустриальной системы создаёт так называемые рабочие места, также кажется общепризнанным, хотя количество безработных неуклонно растёт в мировых масштабах (взаимосвязь этого процесса с механизацией труда также спорна). То, что понятие «работа» подразумевает и физическую величину (механическая работа), и социальное явление, общеизвестно, но связь этих двух явлений кажется совершено не ясной, когда мы подразумеваем работу клерка, менеджера, политика: каковы те тела, к которым прикладывается сила, и на какое расстояние они перемещаются, если речь идёт о ментальных категориях, о смыслах, а не о телах-документах, перемещаемых по офису? Все эти парадоксы только оттеняют тот главный вопрос, которым стоило бы задаться: что есть работа? CrimethInc с первых страниц своего памфлета пытаются ответить на него отстранённо-нигилистически, «сделав шаг назад и окинув взглядом контекст, в котором люди работают»: работа для коллектива черных писателей является деятельностью, направленной на поддержание экономики. Это предельно общее определение трудно оспорить, и оно, хотя и не содержит оценки, не теряет пропагандистский запал. Работа определяется и осуждается разом как нечто, что делает нас всех ресурсом, объектами экономики, используя популярную в среде поклонников идей краймфинкеров лексику — «винтиками системы». Отбросив язык агитации, можно сказать, что сложно дать однозначное определение работы как социального явления — как и определение любого явления, внутри которого находишься. Работа кажется прагматичным явлением. Но с ней связано такое разнообразие мифологических и идеологических представлений и предрассудков, что сложно разглядеть его суть под слоем обмана и заблуждений.

Критика работы сталкивается с недоумением «но что же, если не работа?». Что удовлетворит наши потребности? Что же будет, если люди не будут работать? Как им не умереть от голода и не истребить друг друга? Этот вопрос выдаёт ограниченность нашего опыта или нежелание, неумение замечать любые другие практики и формы жизни. CrimethInc, а с ними и большая часть критиков работы, противопоставляют ей образ жизни первобытных людей или наблюдения за дикой природой. Иногда это скорее не наблюдения и образы жизни, а образы из жизни и наблюдений — это вовсе не научные концепции, а набор заманчивых романтических, увлекательных, остросюжетных или сентиментальных идиллических картин. Иногда, вырванная из контекста этнографических материалов, практика безденежного обмена, взаимного дарения поднимается на знамя как образец альтернативной экономики. Иногда критиков работы вдохновляет то, как много внимания уделяют удовольствию общества, живущие вне влияния капитализма. Эхом сексуальной революции звучат проклятия мобилизации всей человеческой энергии на производство, проклятия фрустрации от захвата потреблением всех человеческих мыслей и желаний. Даже склонность хищников играть со своими жертвами порой объясняется как способность живых существ уделять равное внимание развлечению и удовлетворению потребностей. Но при всей своей карикатурности, агитационная культура (по сути субкультура молодёжи) памфлетов, листовок, публицистических статей опирается на огромный корпус источников. Главное, что можно сказать, анализируя наблюдения за животными, первобытными обществами, всевозможными социальными экспериментами исторического, письменного времени, — человек не сводится к работе, человек не обязан своим существованием работе. Или человек обязан существованием не только работе. Иногда человек существует вопреки работе — во всех смыслах вопреки.

Люди, согласные с работой, включенные в порядок дискурса работы, не видят ей никаких альтернатив. Радикалы, попытавшиеся выйти за рамки экономически-подчинённого мышления, оказываются пёстрой ордой, осаждающей крепость капитализма с разных позиций. Некоторые критики работы полагают её неизбежной, но справедливо рассчитывают сократить её к минимуму, рационализировав процесс создания и распределения благ. Немногочисленные технократы предлагают перепоручить всю работу машинам. Противоположный выход видят примитивисты, сторонники полного разрушения техники и цивилизации, возвращения к «истокам», к гармоничному сосуществованию с природой. В равной степени враги цивилизации клеймят все аспекты системы дисциплинированной, регулярной трудовой деятельности — будь то сельскохозяйственное производство, рутина промышленного конвейера или офисная суета. Последние настроения, как ни странно, оказывают весьма существенные влияния на современный левый радикализм, например, им в значительной степени вдохновляется повстанческий анархизм. Примитивизм влиятелен, хотя и не последователен, и буквально отказывается отвечать на массу вопросов относительно перспектив человечества и методов борьбы за свой идеал.

Вернёмся к определению работы. Два момента разоблачают её неоднозначную природу. Первый — производство. В СССР развернулась дискуссия вокруг сути труда, вокруг его «информационной природы» (по определению академика В.А. Трапезникова [1]). Суммарные физические усилия, прикладываемые к машинам и инструментам рабочими, ничтожно малы в сравнении с интеллектуальными «информационными» усилиями по их эксплуатации. Дискуссия на этом рубеже марксистской социальной философии породила нечто вроде апории Зенона, в определении этой неуловимой границы. Мысль буржуазная, либеральная, удовлетворена такими затруднениями своего закадычного врага: рынок труда красноречиво объединяет различные виды деятельности под общим словом «менеджмент» (управление).

Второй момент — потребление. Экономист Ларан Кардонье на страницах Le Monde diplomatique пишет о потреблении как о работе: современный человек тратит так много времени и внимания на изучение страниц интернет-каталогов и перемещение по пространствам гипермаркетов, что его участие в дистрибуции товаров подлинно можно назвать работой [2].

Если сложно очертить границы неоднозначного явления, стоит ли говорить, что суть его неуловима? Раз уж нам сложно сказать, вот это уже работа, а это ещё не работа? Будем исходить из того, что сам наш понятийный аппарат не совершенен, он создан той системой, которая маскируется за мишурой идеологии. Уместно вспомнить афоризм, приписываемый А. Эйнштейну: «что может знать рыба о воде, в которой плавает всю жизнь?» [3]. Но следует знать, что, в отличии от рыб, люди способны вынырнуть из мира труда. «Работай!» — говорят нам родители, школа, ВУЗ, техникум, учитель, надзиратель, начальник, менеджер, нужда, жажда прибыли, многообещающая реклама, отчаяние или невежество — вся дисциплинарная система. «Я работаю, как раб на галерах» — не стесняется сказать и В.В.Путин. Работа — термин не совершенный. Но его похищение из мира идеологии сулит интересные эффекты. Гегель сказал, что в его времена утреннюю молитву заменила утренняя газета. Утренняя молитва современного петербуржца сводится к фразе «работа» или «работа для вас» — такие заголовки на кипах бесплатных газет встречают выходящих из метро женщин и мужчин. Эта фраза действительно звучит как молитва — пароль к спасению, выживанию и осмыслению себя в мире. Почему бы и не признать работу символом веры нашего времени? Пусть либеральная мысль усердствует, объединяя под одним протестантским символом веры всякую деятельность человека в качестве работы — будь то физический или творческий труд, управление (лишь бы приносило прибыль). Пусть марксистская и анархо-синдикалистская традиции разделяют труд и капитал линией фронта из баррикад и забастовок (хотя в мире консьюмеризма рабочие зачастую мечтают быть буржуазнее самой буржуазии). Оставим эти идеологические конструкции. Если предоставить слово самой работе, она, должно быть, скажет нам: «я есть путь и истина, и жизнь…» И мы не обязаны ей верить. Социальный ритуал продажи труда — времени, сил, эмоций, здоровья — за деньги вызывает всё больший скепсис.

«Мы просто хотим жить и работать…» [4]

Видеоролик, снятый вооруженными сторонниками непризнанной Донецкой Народной Республики, запечатлел сцену допроса раненного военнопленного украинской армии Андрея Панасюка. Это видео стало популярно в блогах и на страницах соцсетей как приверженцев ДНР/ЛНР и русской ирреденты, так и в аналогичных источниках сторонников киевского режима и/или Майдана, среди противников русской интервенции — словом, оба пёстрых лагеря ссылались на этот красноречивый документ эпохи. Оппонирующие стороны указывали или на жестокость самого факта допроса раненного пленного, или на милость вооруженных победителей… В обоих случаях от внимания комментаторов, кажется, ушло важное обстоятельство. На второй минуте, восемнадцатой секунде видео один из допрашивающих ДНР-овцев говорит пленному: «Послушай, друг, когда мы отпустим тебя передай своим землякам, мы на своей земле, мы просто хотим жить и работать». В ответ пленный, плача, произносит: «Да, я тоже хочу жить и работать» (для тех, кому не безразлична судьба Андрея Панасюка, ему была оказана медицинская помощь и он был возвращен ДНР-овцами родным в процессе освобождения военнопленных).

Конечно, это не чистая игра: диалог вооруженного человека и разоруженного раненого — диалог явно не равный. И любая истина будет здесь принята и воспроизведена под дулом автомата. Авторы видео, конечно, пытались показать и свою человечность, и одновременно своего врага в унизительном положении, вдохновить «своих» и деморализовать «чужих» и убедить их в своей правде. В этой драме есть важный момент: реплика «жить и работать» — явный ключ к сердцу и военнопленного Панасюка, а через него к сердцам зрителей. «Мы просто хотим жить и работать» равно «мы с тобой одной крови, ты и я». Паче чаяния, оба занимаются чем-то противоположным. Войной.

Война и мир в идеологии буржуазного общества — два принципиально противоположных состояния. Война должна быть вынесена за рамки быта. Война отэкранирована плоской мерцающей поверхностью плазмы телевизора или монитора — вынесена за рамки «своего», «мирного» быта — она явлена чередой кошмарных образов, и ни в коем случае не присутствует здесь, в «нашем», «реальном» мире. Такова война в идеологии буржуазного общества. Что же тут, казалось бы, удивительного, разве не хотели бы граждане какого угодно другого общества жить в мире? Ответ на этот вопрос далеко не так очевиден. С одной стороны, большинство обществ, если даже и проводят значительную часть своей истории в состоянии конфронтации — внутренней, гражданской или внешней — всё же стремятся взять для себя за образец, за цель именно некую модель мирного существования.

В 2011 году один из моих белорусских товарищей, комментируя состояние гражданского движения того времени у себя на родине, пытался объяснить, почему в их обществе, пораженном тяжелейшим экономическим кризисом, протесты, несмотря на репрессии, остаются мирными, всё более эффективно подавляются и всё меньше поддерживаются: «Ой, у нас у большей части населения философия простая: “Хай бы всех перестреляли, лишь бы не было войны!”» Это далеко не простая карикатура на мещанство, но вполне справедливая картина нравов. Во-первых, мещанин весьма воинственен в своём желании любой ценой сохранить свой мир, статус кво. Во-вторых, структуры войны и мира вовсе не так противоположны, как людям порой хочется верить. Мишель Фуко озвучивает противоположное мнение: «В силу этатизации, в силу того, что война оказалась деятельностью, осуществляемой за пределами государства, она стала профессиональным делом тщательно отобранного и подлежащего контролю военного аппарата. Происходило, грубо говоря, становление армии, института, которого, по сути, не было в качестве такового в средние века. Только в конце средневековья можно видеть возникновение государства, наделённого военными институтами, пришедшими на смену повседневной, глобальной практике войны и обществу, пронизанного военными отношениями…» [5].

Армии буржуазного времени имеют серьёзные отличия от армий феодальных и всех прочих армий, действовавших в добуржуазную эпоху. Именно об этом и говорит Мишель Фуко в курсе лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975‒1976 учебном году [6], развивая мысль о том, что изменения в политической, социальной и экономической структуре общества тесным образом связаны с изменениями в структуре войны. Военная организация, структура армии, способы вербовки солдат и формирования командного состава — всё это связано с общественным устройством. Армия буржуазного государства связывает своё право на насилие с обороной гражданской нации. То есть не с интересами аристократии или какой-то династии, не с вопросами господства какой-то конфессии. А именно с вопросом выживания нации.

Стоит обратить внимание на то, как допрашивают ДНР-овцы пленного Панасюка:

«…С каким заданием?»

«Сказали защищать родину…»

«От кого?»

«Сказали защищать родину от чеченцев»

«Встретил тут хоть одного чеченца?»

Чеченцы упомянуты здесь не случайно. Этот «диалог» — результат работы двух противоборствующих пропагандистских машин. Киевская сторона видит в своих оппонентах исключительно проект Кремля, спецслужб России, которые посылают наёмников, в частности боевиков, из числа кадыровцев. Донецкая же сторона пытается выставить себя именно как продукт волеизъявления народа, стихийно провозгласившего на митингах и подтвердившего на референдуме своё право на самоопределение. Давайте оставим за рамками обсуждения всю эклектику и разнообразие взглядов на «Новороссию», т.н. «русский мир» — будь то мечта о федерализме Украины, воссоединение с Россией по образцу Крыма или что-то ещё — в любом случае это «что-то ещё» относительно украинского национально-государственного проекта должно исходить от самих жителей Донбасса. Участие в гражданской войне третьей стороны — это аргумент против легитимности самого проекта «Новороссии»: о каком самоопределении может идти речь, если государство создаётся извне. Но упомянуты не просто «чужие», не просто агенты ГРУ или наёмники, речь идёт именно о чеченцах. Сведения об участии на стороне ДНР/ЛНР кадыровцев, в частности в известном батальоне «Восток» — особо весомая карта в идейном споре вокруг судьбы Донбасса. Российские СМИ (а украинцы долго были аудиторией в том числе и российского телевидения) и русские националисты при самой широкой поддержке обывателей наградили чеченских мужчин славой абреков и кондотьеров. Мирные трудяги, которые якобы взялись за оружие только благодаря угрозе извне (Майдан, АТО, статус русского языка, пресловутые интересы американского империализма) всячески отрицают присутствие в своих рядах чеченцев. Они совсем не вписывается в концепцию «мы хотим просто жить и работать».

Оглядываясь на Фуко, можно сказать, что общество буржуазное, общество провозгласившее «работай и да спасёшься!», «работай и преуспеешь!» (в конечном итоге «работа освобождает») — это общество появляется прежде всего тогда, когда оборона, а с ней правосудие, управление были вырваны из рук тех, кто считал позором оскорблять эти свои руки работой. В результате великого переселения народов Европа на тысячу лет оказалась поделена между захватчиками, которые, как правило, ставили себя выше населения покорённых территорий. Во Франции они, как известно, даже называли себя «нацией» — той группой, которая имела исключительные привилегии, близкие к правам завоевателей (вспомним право первой брачной ночи, скандальную сатиру на этот обычай написал Бомарше в «Женитьбе Фигаро» незадолго до взятия Бастилии). В обмен на привилегии «нация» аристократов предоставляла военную защиту. Потом эту нацию гильотинировала другая нация — французская гражданская, объединённая буржуазной идеей жизни в труде. Эта схема эволюции, осознанно или в силу своей целесообразности для определённых классовых интересов, стала образцом и ориентиром для строительства и других национальных проектов.

Едва ли боевики ДНР, допрашивающие Панасюка, глубоко знакомы с национальной и классовой историей Европы. Скорее они действуют по наитию, согласно общей логике буржуазного национального строительства. Их желание выставить себя в качестве трудящихся, самостоятельно выработавших свой собственный суверенитет, а значит, имеющих право на самооборону, вполне инерционно и органично (подчеркну — выставить себя!). Желание откреститься от профессиональных наёмников, ставить своего врага в качестве орды так же служит делу пропаганды обоих сторон конфликта. Вспомним, с каким усердием украинские и российские СМИ выискивают сведения о наличии в рядах противника всевозможных кондотьеров.

Страх перед неработающими людьми — не просто рационально обусловленный страх общества тружеников перед нахлебниками, не просто страх добропорядочных граждан перед преступниками или людьми, склонными к преступности в силу своей исключенности из производства. Страх человека, занятого в труде, перед неработающим — это страх власти. Точнее, страх иррационального произвола со стороны инородных и могущественных существ. Это глубоко табуированное явление, корни его — в иррациональном, бессознательном, и впитывается этот страх вместе с ключевыми явлениями культуры. Уместно привести здесь красноречивые слова памфлета «Работа»:

«Уважаемые сотрудники! Перед работой не забудьте умыть руки от ответственности!

***

Рабочие сбрасывают токсичные отходы в реки и океаны.

Рабочие осуществляют массовый забой скота и проводят эксперименты над животными.

Рабочие выбрасывают тысячи тонн съедобной пищи.

Рабочие уничтожают озоновый слой.

Рабочие следят за тобой с помощью камер наружного наблюдения.

Рабочие лишают тебя личных вещей за неуплату штрафов.

Рабочие сажают тебя в тюрьму за неуплату налогов.

Рабочие унижают тебя за невыполненную домашнюю работу или опоздание на работу.

Рабочие передают информацию о твоей личной жизни в базы данных по кредитным историям и досье МВД.

Рабочие выписывают тебе штрафы за превышение скорости и эвакуируют твою машину.

Рабочие руководят ЕГЭ, спецшколами для детей с девиантным поведением и психиатрическими лечебницами.

Солдаты, которые загоняли людей в газовые камеры, получали зарплату,

Как и солдаты, оккупировавшие Чечню, Ингушетию, Ирак и Афганистан,

Как и шахиды, которые их взрывают вместе с собой — они работают на Бога, надеясь на выплату зарплаты в раю».

Итак, людям, которые «просто хотят мирно жить и работать», никуда не деться от неумолимого и очевидного, отчаянно, нелепо скрываемого и тем более скандального факта — они участники войны, они воспроизводят ту систему отношений, которая делает самого человека ресурсом.

«Они не хотят работать»

Война, взятая выше за отправную точку критики работы, имеет свойство разделять людей на своих и чужих. Наши и враги — вот главный пункт идентичности. Каждые несколько лет в России появляется новый националистический тренд — назначается новый внутренний или внешний враг. Сперва это были евреи. Начиная с Первой Чеченской (а ещё более во время Второй Чеченской) войны врагом №1 стали чеченцы. Потом коллективная ответственность за все беды нашего обывателя распространилась с чеченцев на всех кавказцев. Далее главным героем кошмаров нашего филистёра стали приезжие из Центральной Азии. На короткий срок на передний план среди демонов, терзавших воспалённое сознание масс, вырвались гомосексуалы. И вот уже при самой широкой поддержке официозных СМИ главными врагами стали украинцы. Применительно к нашей теме этот хит-парад предрассудков весьма важен. Кажется, между евреем-буржуа и чернорабочим мигрантом из Узбекистана так мало общего. Но, внимательнее приглядевшись к функционированию в обществе подобных идеологических штампов, мы увидим одну общую черту: все они имеют отношение к мифу о работе. «Они не хотят работать» или «они занимают наши рабочие места» — в любом случае националистический стереотип прямо связан с работой. Антисемитизм имел широкое распространение и среди советских граждан (начиная, как минимум, с репрессивной кампании борьбы с «безродным космополитизмом» антисемитизм распространялся не без поддержки режима, столь часто ссылавшегося на словах на свой «интернационализм»), на постсоветском же пространстве он стал отдушиной для растерянных жертв приватизации — ведь еврейскую буржуазию было проще всего обвинить во всех бедах, ничего нового здесь придумывать было не нужно: «они, де, просто не хотят работать, они хотят пить кровь русских людей». Нечто подобное описал ещё в 1945 году Жан-Поль Сартр в «Портрете антисемита». Согласно Сартру, француз чаще всего видит еврея в профессиях, которые сталкивают их лицом к лицу, разделёнными лишь прилавком, витриной, бюро, кассовым аппаратом — в роли буржуа, в сфере услуг. Не будет преувеличением сказать, что в России отождествление еврея с буржуазией — ментальная конструкция, мало общего имеющая с реальностью, но некогда в эпоху разгула приватизации весьма популярная. Классовый ресентимент перевоплотился в националистический.

Сперва чеченцам, а потом и всем остальным этносам Кавказа русская народная молва, с лёгкой руки националистов, приписала то же самое стяжательство, врождённое коммерческое чутьё, страсть к наживе и суетливое выгадывание прибыли — всё это так оттеняло местных/белых/русских (которые, как мы уже имели шанс убедиться, «просто хотят жить и работать»). Приведу здесь несколько примеров из собственной жизни. Ссылка на личный опыт может показаться несовместимой с порядком научного дискурса, но моё собственное бытие в качестве активиста антифашистского движения в обществе, глубоко отравленном национализмом и ксенофобией, было иногда чем-то вроде этнографического путешествия.

«Там есть люди, которые просто хотят работать», — так говорил мне один знакомый после его командировки в Чечню — тогда, в начале нулевых, её только что усмирили. Он знал, что я незадолго до нашей случайной встречи участвовал в пикете против очередного призыва (видел в оперативной съёмке). А я знал, что мой когда-то приятель, выпускник журфака, — теперь сотрудник пресс-службы ГУВД (парню очень хотелось быть «крутым» — каждый принимает мачизм по-своему). Эта неловкая игра в «доброго следователя», попытка влезть мне в душу была исполнена топорно и настораживала. Почему-то именно то, что среди чеченцев есть люди «которые просто хотят работать» должно было найти общие точки в моём и его мировоззрении, выставить его самого, как «нерасиста», тактично выделяющего исключения из целого «этноса головорезов», а также разговорить меня, вызвать на откровенность.

Другой пример относится к этому же времени: профсоюзный активист, человек куда менее правых взглядов, стихийно симпатизирующий левым, но не изживший полностью бытовой ксенофобии, рассказывал, как уважает своего коллегу-чеченца, с которым съел пуд соли: «…но большинство же там другие, у них “чабан” — ругательство, значит если пастух — никуда выбиться не смог, а “абрек” — мужчина, достойный уважения человек».

Нелепость обоих примеров ложного сознания доказывать не стоит. Интерес представляет лишь противопоставление ненавидящего работу врага с нашим мирным тружеником. Мы должны учитывать здесь обратную связь народного творчества и пропаганды, кошмаров разочарованных, дезориентированных людей и властных техник, воспроизводимых через СМИ, через генерируемые события. Эти культурные коды работы хорошо известны и политтехнологам. Вспомним пресловутый «Уралвагонзавод»: в 2011 году власть, испугавшись протестов общества против фальсификации выборов, пыталась найти союзников в среде обывателей через противопоставление себя вкупе с трудящимися массами и либеральной, богемной, бездельничающей, живущей на гранты, развращенной некими европейскими ценностями оппозицией. Нелепый спектакль был выдернут то ли из контекста советской пропаганды, то ли из властного дискурса «младшего брата» кремлёвского режима — лукашенковского постсоветского деспотизма (у которого российская власть, кажется, многому учится). Возможно «Уралвагонзавод» даже стал постановкой того, не менее нелепого, обвинения в «советскости/совковости», «большевизме», какое бросают наши либеральные оппозиционеры Путину. Левым уместно вспомнить здесь процитированный выше отрывок из «Работы» CrimethInc и понять, что рабочие каждый день принимают антисоциальные неолиберальные и репрессивные законопроекты.

Несколько хитрее была стратегия травли трудовых мигрантов из Центральной Азии. Здесь никакие «они не хотят работать» не годились. Рабочие из Киргизии, Узбекистана и Таджикистана как раз хотят работать. Причем на совершенно нечеловеческих условиях. Тем самым, согласно националистическому мифу, они отнимают у коренного белого большинства сами условия существования, саму основу жизни — работу. И вновь, уже в новом качестве, расистский дискурс вплетает в свои конструкции мифологию работы. Если мифические еврей, чеченец, кавказец играли роль угнетателя, то азиат назывался конкурентом. Азиат стал той мишенью в которую направили свой гнев уже смирившиеся с капитализмом, принявшие его конкурентные и иерархические правила выживания массы местных. И, как и сошедшие со сцены националистического спектакля актёры, исполнявшие врага №1, азиат стал культурно чуждым, исповедующим чужие ценности существом. Практически пришельцем из голливудского фильма.

Даже новейшие тенденции в стравливании русского народа с его мифическими врагами не избежали влияния работы. Сперва — во время Майдана — представители бунтующего общества Украины были названы в официозных российских СМИ наймитами Запада (строго в русле конспирологической концепции). Далее, когда стало ясно, что Майдан не так просто разогнать, когда палаточные лагеря в центре Киева стали осадным лагерем революции, бунтари были объявлены выкормышами олигархии. Разумеется, эти бунтари… просто не хотят работать, им бы только покрушить и пожечь. После победы Майдана и бегства Януковича, разгорается восточно-украинская трагедия: гражданская война на Донбассе. Не будем здесь долго останавливаться на роли кремлёвских и прокремлёвских политтехнологов, военных специалистов, агентов силовых структур РФ, российских добровольцев и наёмников из националистов России. Это не наша тема. Обратим внимание на то, как спекулируют темой работы российский официоз. Восток Украины, Донбасс, Донецкая и Луганская области, промышленные и шахтёрские территории, были объявлены нашими СМИ основными поставщиками средств в бюджет Украины. Запад же Украины однозначно провозглашался дотационными регионами. «Они просто не хотят работать», эти «западэнцы», «бандеровцы» — вопил российский официоз. Прокремлёвскими «экспертами» был четко прочерчен водораздел между тружениками востока, ориентированными на нас, на Россию, на наш русский мир и развращенными либерализмом/«фашизмом» западными украинцами из «дотационных» регионов (тут «фашизм», равно и «антифашизм», следует взять в кавычки, учитывая партийный состав и идейные ориентиры обоих противоборствующих сторон вооруженного конфликта).

Народ, известный нам под прозвищем цыгане и сам себя чаще именующий рома, подвергается дискриминации издавна. Собственно народом рома можно назвать условно: это целая группа этносов, с совершенно разным традиционным образом жизни, исповедующих разные конфессии — разные ветви христианства, язычество, ислам. По языку рома близки друг другу не более, чем разные славянские народы. Пожалуй самым ключевым в определении цыган как единой социальной группы является отношение к ним со стороны живущих с ними по соседству других этносов. Кочевой образ жизни, который некогда был присущ рома, снискал им специфическую репутацию и сделал их своеобразной кастой неприкасаемых в любом обществе внутри или, лучше сказать, возле которого они оказывались. Кочевые ремесленники и артисты, разумеется, не виновны в тех предрассудках, какими их наградило местное большинство. Скорее исключение цыган из системы права, здравоохранения, образования, их незащищенность и сегрегация сделали рома теми, кто оказывается типичными героями истории социальных низов. Клеймо «они не хотят работать» выжжено презрением буржуазного мира на рома как ни на ком другом.

Символично, что французское слово bohème — «цыганщина» — стало в своё время обозначением для нищей творческой интеллигенции, «проклятых» поэтов и художников, чьи творческие эксперименты не находили спроса в на арт-рынке XIX века. В ответ на непризнание творцы нового искусства проклинали вкусы, нормы и ценности буржуазного мира: «Мы — это один мир, буржуазия — другой, враждебный нам» — писал в одном из писем Амадео Модильяни, типичный представитель богемы Парижа [7]. За художниками, между прочим, тратящими немало сил на свои творения, закрепилась такая репутация бездельников, их имидж стал так неотделим от нищеты, дурных привычек, нездорового образа жизни и пр., что теперь в сознании обывателя художник даже не ассоциируется с отдельным ремесленным направлением, скорее художники отделены от ремесла и вообще от производства, нежели участвуют в нем на паритетных правах с прочими ремесленниками (как это, безусловно, было, например, во времена малых голландцев или древнерусских иконописных дружин — производство культурного продукта было особым, но не исключительным и не исключенным ремеслом, даже организованным по цеховым или артельным принципам производства и дистрибуции). «Художник? Он просто не хочет работать!» — можно услышать и сегодня, когда после переворотов в искусстве модерна и постмодерна, лингвистического поворота и прочих потрясений основ классической европейской эстетики, в результате оплодотворения западного искусства завоеваниями колониальных стран мировой арт-рынок вновь подчинён индустрией институций и академий. Производство же большинства товаров уже не мыслимо без огромных вливаний капиталов в дизайн упаковки и рекламы, что даёт и щедрую подработку для тех, кто недавно был бы «анфан терибль». Стереотипы иногда сильнее логики рынка.

Среди того, что подаётся россиянам под лозунгом «они просто не хотят работать», в особом порядке следует рассмотреть представления отечественных либералов о своих же соотечественниках. А именно представления о трудящихся россиянах, а также социально зависимых, пенсионерах и прочем «социальном балласте». И конкретно представления, например, маститого публициста крайне правого крыла русского либерализма Юлии Латыниной или экс-кандидата в президенты РФ, члена российского союза промышленников и предпринимателей Михаила Прохорова. Неоднократно мы видели на страницах оппозиционной печати заявления деятелей русского либерализма о том, что россияне просто мало работают, что бедные сами виноваты в своей бедности, а кремлёвский режим якобы не просто мало сокращает остатки советского «велфера», но наоборот, продолжает содержать изобилие дармоедов. Социальный дарвинизм Латыниной не просто частный случай на общем фоне российского оппозиционного движения. Её взгляды находят широкий отклик в сердцах тех, кто желает видеть Россию европейской рыночной державой со свободной конкуренцией. Немало и тех, кто совсем недавно приветствовал кандидата Михаила Прохорова, предложившего, среди прочего, увеличить рабочую неделю до 60 часов. В процентном соотношении к общему количеству избирателей таковых симпатизантов правого либерализма не много. Но в сравнении с количеством оппонирующих им внутри либерального движения сторонников умеренного социального государства, приверженцев необузданного эгоизма в духе республиканской идеологии большинство. Желание сбросить с себя социальные обязательства перед обществом совершено понятно для представителей определённых классов (в исполнении ряда русских либералов это желание отказаться от социальной ответственности провозглашается через запятую и как бы через тождество вместе с отвержением зависимости от произвола коррумпированной бюрократии). Но данные взгляды в России востребованы и среди тех, кто явно не выдержит конкуренции в декларируемых подобными идеологами условиях. Почему? Это уже вопрос веры, а не рационального расчета.

Экскурс в мир мещанских, националистических, расистских предрассудков и стереотипов позволяет сделать вывод: работа — не просто условие выживания человека при капитализме, но и структурный код идентичности, то, благодаря чему люди делят друг друга на своих и чужих. Мы рискуем впасть в слишком широкие обобщения. Конечно, евреям народная молва русских приписывала и иррациональную, врождённую жадность, кавказцам и в первую руку чеченцам — слишком агрессивный характер, врождённый же темперамент южан, цыганам и азиатам — склонность к преступности и т. д. Отношение к работе здесь, кажется, отходит на второй план. Но именно вспыльчивость, агрессивность, стяжательство и прочие пороки, якобы свойственные именно этим социальным группам делают их представителей теми, кто не способен к нормальной трудовой деятельности. То есть к самой жизни в нашем обществе.

Примечания:

[1] http://zashitalmz.narod.ru/materiales/materiales_docs/mat11.htm#_Toc116717200

[2] http://www.monde-diplomatique.fr/2011/06/CORDONNIER/20700

[3] Мысли, афоризмы и шутки знаменитых мужчин (изд. 4-е, дополненное) / составитель Душенко К. В. — М.: Эксмо, 2004.

[4] www.youtube.com/watch?v=5UYx5yPyE3Y

[5] Фуко М. Нужно защищать общество. Спб., «Наука», — 2005, С. 66

[6] Опубликованных в книге «Нужно защищать общество».

[7] Цитируется по книге Виленкин В.Я. «Амадео Модильяни» //Издание второе, исправленное и дополненное — Москва: Искусство, 1989

Читайте також:

Тривожний робітник

Жахливі бульбашки: відкладена криза капіталізму спливає на поверхню

 

Якщо ви помітили помилку, виділіть її і натисніть Ctrl+Enter.

Залишити відповідь

Ваша e-mail адреса не оприлюднюватиметься. Обов’язкові поля позначені *