На прошедшей неделе в российских столицах были проведены сразу две видные художественные акции. Утром, 5 ноября, на реке Мойке в районе Невского проспекта группой «анархистов и либертарных социалистов Петрограда» было спущено на воду два простых сосновых гроба – так называемый «груз-200», с надписями: «За что?» и «За кого?». По мнению акционистов именно так звучат два главных русских вопроса в наши дни. А в ночь на 9-е октября Петр Павленский поджег вход в здание ФСБ России, печально известной «Лубянки».
Акция Павленского стала, пожалуй, самой радикальной и обсуждаемой со времен Pussy Riot и породила многочисленные дискуссии в российском художественном и активистском сообществе. Она еще раз поставила вопрос о состоянии политического активизма в России, и возможности художественного высказывания после столь сильного жеста. О том, как относиться к акции Павленского и о ее возможных последствиях рассказали художник, член группы «Что делать?» Дмитрий Виленский, профсоюзный и левый активист Максим Кулаев, культурологиня и перформерка Анастасия Дзюбан и художник Никита Кадан.
Дмитрий Виленский — художник и активист, член группы «Что делать?»
Акция Павленского оглушительно прозвучала в медиасфере и опять поставила общество перед очень сложными вопросами. Уже за это мы должны быть ему серьезно благодарны и проявить максимальное уважение к его мужеству, стойкости и достоинству. В текущей ситуации важно требовать процесса по делу с учетом его намерений и строго в соответствии с нормами закона (хотя это, как показывает опыт, мало-реально). И конечно важно сделать первые выводы из ситуации.
Основной вызов акции Павленского как артистического высказывания заключается в том, что оно блокирует возможности коммуникации. Художники всегда отвечают на стихотворение – другим стихотворением, на фильм – выставкой, на акцию – семинаром или спектаклем итд. Так работают цепочки вдохновения и, в свою очередь, политической мобилизации. Основная проблема акции Павленского в том, что она в своей герметичной безупречности воспроизводит логику символического морализирующего насилия против абсолютного зла, загоняя ситуацию в состояние, когда любое «понижение градуса» оказывается нерелевантным, априори незамеченным, слабым и просто бессмысленным. Зло должно быть выжжено – «Жги господи, жги!». Это красивый и честный жест абсолютизирует власть и делается в ситуации полного отсутствия, как революционной ситуации, так и революционного субъекта, что логично ведет к виктимизации остатков разгромленного оппозиционного движения и левого сообщества. И остается одинокий романтический герой своим поступком отделенный и от коллег художников, и от активистов, и от общества. Это сильный образ – но он еще больше парализует возможности дальнейшего развития политически мыслящих граждан – так как не предлагает никакой практической модели для мобилизации.
Есть реальные основания спекулировать о том, что Павленского органы долго “пасли” ожидая момента, когда он поднимется на что-то такое, что можно будет использовать на другом уровне общественной манипуляции. Я несколько раз обсуждал с ним лично этот момент, и Петр хорошо понимал это (мы думали, что это будет использовано непосредственно перед выборами – но, может быть, уже заработала стратегия на год вперед?) У «кураторов» (не из мира искусства) достаточно таланта понять, что у Петра был самый серьезный потенциал выйти на иной, менее иносказательный смысл, как в его предыдущих работах, и прийти к прямому действию. И они не ошиблись. Эта акция, судя по первым официальным комментариям уже готовиться стать «образцом» демонстрации полной «невменяемости» и опасности, как оппозиции, так и всего современного искусства. И стоит честно признать, что в данный момент у власти есть гораздо больше стратегических механизмов использования и создания ее «прибавочной стоимости», чем у общества. И Павленский тут уже не причем – он честно и последовательно сделал свое дело и сделал его отлично. Он поставил себе благородную цель отчаянно спровоцировать новый виток борьбы и будет до конца использовать свой процесс как трибуну для высказывания, как только он блестяще умеет делать это (он уже успел достойно высказаться на первом заседании). Но для тех, кто на свободе, надо быть готовым, что, скорее всего, начинается другая игра, и к ней стоит быть готовым – отбросив весь романтический пафос акции перевести её призыв в плоскость каждодневной коллективной работы, без которой невозможен никакой самый скромный проект освобождения. Стоит повысить бдительность, не истерить, не вестись на провокации власти (которые сейчас наверняка последуют) и сделать все возможное, чтобы отстоять Петра от судьбы Сенцова и Кольченко.
Иначе мы потеряем все, что осталось, и очень скоро мало кто захочет вспомнить, что эта акция вообще состоялась.
Максим Кулаев, профсоюзный и левый активист
В России всегда было тяжело заниматься политическим активизмом. Еще лет 10 назад мы столкнулись с проблемой: какие формы борьбы использовать, если провести многочисленный митинг все равно не получится, если к обычной агитации (листовки, газеты) люди нечувствительны? Ситуация стала еще хуже после протестов против фальсификаций на выборах 2011-2012 годов и всех украинских событий 2014 года. Пока даже экономический кризис, самый серьезный со времен 90-х годов, почти никак не отражается на настроениях большинства жителей России. Как сказано в пресс-релизе к акции «Главные русские вопросы 2.0», бессмысленно спрашивать, что делать? Ответ известен: «Все равно ничего не получится». Политические активисты деморализованы. Социальные движения и свободные профсоюзы находятся в застое.
Акционизм всегда был выходом, 10 лет назад и сейчас. Многими (и мной в том числе) он рассматривается, скорее, как еще одна форма агитации и пропаганды. Можно сказать, что акционизм у нас существует параллельно с левым искусством и философией. Однако левые искусство и философия в России тоже оказались в кризисе. Вряд ли они сейчас что-то дают протесту и сопротивлению. Это – в большей степени развлечение или, еще хуже, разновидность эскапизма. Возможно, пять лет назад они еще работали, но не сейчас. С этой точки зрения акции Павленского, который одновременно и настоящий художник, и акционист, безусловно, важнее и полезнее, если можно говорить в терминах утилитарности. Смысл его действий на самом деле прекрасно считывается людьми, что всегда видно по реакциям в соцсетях и даже крупных СМИ. Его акции точно указывают на проблемы общества: от гонений на свободу слова до вала репрессивных законов, которые без остановки принимаются уже почти четыре года. Павленский чувствует социальный запрос гораздо острее, чем его критики. Он, кроме всего прочего, несколько раз помогал профсоюзам с оформлением наглядной агитации. И это в то время, когда масса художников, левых активистов, исследователей на рабочие организации смотрят либо с непониманием, либо с плохо скрываемым презрением. К тому же, надо отметить высокий уровень организации его акций. Многие активисты должны поучиться у Петра техничности и продуманности.
В общем, пока у нас не самый богатый репертуар действий. С одной стороны, это проведение акций как способ агитации: на антивоенный пикет в центре Петербурга обратили бы гораздо меньше внимания, чем на плывущие там же гробы. С другой стороны – повседневная работа по строительству низовых организаций и созданию инфраструктуры. Очень неблагодарная работа, если честно.
Анастасія Дзюбан, культурологиня, перформерка, учасниця Peer_Forma Group
Коли ми говоримо про політичний акціонізм чи то художній активізм, ми вочевидь потрапляємо на таку собі непевну перехідну зону між мистецтвом та політикою, де оперувати будь-якими термінами стає дуже важко. Тут, з одного боку, не можна казати, що політика та мистецтво повністю суміжні, але з іншого – розділити їх також фактично неможливо.
Сьогодні багато істориків та теоретиків мистецтва намагаються зрозуміти причини “колаборації” цих двох інститутів. Наприклад, російський філософ та культуролог Віталій Курінний пояснює це тим, що у часи, коли мистецтво фактично прирівнювалось до ремесла, воно ніколи не було автономним, а завжди підкорювалось тому чи іншому соціальному інституту (зокрема, релігійному). Сучасне ж мистецтво (коли б ми не визначили його “початок”), радикально відмовилось від зв’язку з владними інститутами і набуло автономії. Звісно, за цих умов починаються проблеми з описом та визначенням меж мистецтва.
Якщо вірити Михайлу Ямпольському, мистецтва вже нема — є тільки різні “антропологічні практики осягнення світу”. На мою думку, авангардні художні практики сьогодні вже є політичними, адже протиставляють себе декоративному мистецтву, ремеслу (якщо розуміти політику не як певний інститут, що стоїть відокремлено від суспільства, а як постійний процес трансформації статусу-кво та певний тип мислення буття як такого, яке можна (і треба) змінювати). Тому вже неважливо чим є активізм/акціонізм кшталту Павленського, “Війни” чи Pussy Riot — політикою чи мистецтвом, адже будь-яка авангардна (не-декоративна) мистецька практика політична сама по собі.
Остання акція Петра Павленського з підпалом вхідних дверей будівлі ФСБ, так само як і нещодавня (щоправда не така гучна і “ефектна” у сенсі медійного висвітлення) акція “художньої групи анархістів і лібертарних соціалістів” “Головні російські питання ver.2.0” — це ігри в значення та поняття, що ведуться проти владного апарату. В питаннях, що ставлять художники — “вандалізм”, “тероризм” чи “мистецтво”? “За кого?” і “за що?” — ми впізнаємо найактуальніші сьогодні слова, за значення яких так старанно змагаються різні дискурси. Павленський вимагає називати його терористом, аби відповідати логіці системи. Абстрактність пітерських анархістів граничить з прямотою та конкретикою, що робить їхній жест безпрограшним. Можливо, саме таке вписування в правила гри системи може колись підірвати її зсередини?
Одной из главных характеристик жестов Павленского является их способность закрывать дополнительные проблематики и ограничивать пространство для комментария, отсекать неважное, указывать на верную точку обзора. Эффект, сопровождающий эти акции: и ветераны современного искусства, рассуждающие, хороша ли была та или иная акция в качестве художественного жеста и была ли она вообще таковым, и активисты, упрекающие эти акции в чистой реактивности, в отсутствии альтернативного господствующему политического проекта, неизбежно начинают выглядеть мелкими завистливыми гадами. Они перестают особенно отличаться как от самодовольных потребителей новостей, расставляющих оценки чужому самопожертвованию, так и от «путинского большинства», призывающего к возвращению карательной психиатрии. Нечего сказать? – не говори. Важное – очевидно. Прочее – пути побега от этой очевидности, сделки с нечистой совестью, попытки закрыть глаза.
Проблематика, оставленная открытой: репрессии и ложь российской власти, заложники режима, слабость протестного движения, нехватка солидарности. Осуществляется ряд жестов, в которых потенциальный субъект сопротивления видит указание на собственную несостоятельность, которое должно заставить устыдиться и, наконец, обратиться к действию. Ряд, последовательность ударов, вбивающих в голову гвоздь. Не дошло? – хорошо, вот еще один раз.
Про то, что Павленский виртуозно конструирует зрелищный образ и использует вполне традиционные художественные средства наряду со многими прочими, уже говорено-переговорено, что-то добавлять не тянет. Что он вправе как претендовать на территорию искусства, так и брать с этой территории любые эстетические наработки и использовать их в исключительно активистской практике, – думается, и это должно быть ясно.
Павленский возвращает смысл общим местам: «острая необходимость солидарности» – в этих словах снова, по крайне мере на время, появляется почти невыносимая конкретика.
Читайте також:
Главные русские вопросы ver.2.0
«Хороший наркоторговець» (Ґаліт Ейлат і Артур Жмієвський)
«Мистецтво публічної можливості» (Йоанна Райковська)