Ця стаття є допрем’єрною публікацією із друкованого лесбійського* самвидаву «Лезо» в рамках медійного партнерства зіну з «Політичною критикою». Темою другого номеру «Лезо» є «Тіло сапфічної жінки в Україні», а його прем’єра відбудеться на початку липня.
Меня зовут Элис, я занимаюсь перформансом, современным искусством, психологией, арт-терапией, плетением дред, автостопом на дальние и не очень расстояния, походами в горы. Несколько лет назад я пережила абьюзивные отношения.
В этом тексте я расскажу о том, как я «закрывала гештальт» и проводила эксперимент о домашнем насилии с помощью перформанса.
***
За шесть лет моих абьюзивных отношений у меня было физическое насилие в «легкой» форме, но не так, чтобы синяк под глазом или вырванные волосы. Так что я не подходила под картинку жертвы, которую так часто изображают в социальной рекламе или в кино. Я была веселой — в учебе и делах, с работой и друзьями.
За те шесть лет мне казалось, что это избиение вот-вот должно произойти, ощущения накалялись, и предчувствие было, как в мае перед грозой. В тоже время мне казалось, что меня бьют ногами каждый день. Психологическое давление и газлайтинг временами были настолько сильными, что иногда мне думалось: «Лучше бы побил». Некоторые девушки признавались мне в похожих мыслях.
В марте 2020 года мы с командой PostPlayТеатра и Postplaylab провели перформанс перед показом фильма «Меланхоличка» в клубе «Closer», и это стало последней точкой на данном этапе моего выздоровления.
Задача перформанса была такой: каждый из перформеров изучает в одном общем пространстве то, что его больше всего сейчас волнует, пугает, что ему_ей интересно изучить — ровно 15 минут.
Я выбрала себе в партнеры Андрея Даценко, высокого сильного мужчину, и попросила его меня побить. Мы с ним уже раньше работали в паре. Его задачей было на протяжении 10-15 минут бить меня перед зрителями как угодно, таскать по полу, снимать с меня одежду, тащить за волосы, кидать на пол, зажимать где-то в углу. Правило было одно — не сломать мне нос. В тоже время другие товарищ_ки по сцене делали свои перформансы, а за нами на стене был большой таймер на 15 минут.
Я решила попробовать такой формат легитимного насилия, чтобы потом хладнокровно и выверенно о нем говорить, ведь если ты реальная жертва, ты чаще всего не хочешь или не можешь об этом говорить, слова путаются, злость, обида и слезы сдавливают горло, хочется поскорее забыть, как страшный сон. Я это делала, чтобы перформативно показать домашнее насилие, которое я сама пережила, стать голосом тех, кто в нем находился и находится сейчас. Показать, как это происходит, и, возможно, дать ответы на вопросы.
Задачей перформанса в принципе было дать толчок для размышлений. Так что правильного и неправильного ответа о том, что мы делали, зачем и почему, у нас нет. Андрей предложил мне стоп-слово, но я отказалась от этой затеи, ведь в реальной ситуации стоп-слова у тебя нет. Тем более что возможность посмотреть на таймер и понять, сколько осталось терпеть, немного успокаивала. Я решила все-таки надеть обувь, хотя изначально планировалось выступать босиком. Мой болевой порог и так очень высокий: получить занозу от деревянного пола не очень хотелось.
Первый удар пришел неожиданно, хоть я и знала, что вот-вот он ударит, но не знала, как. Это была пощечина. Я настолько была не подготовлена к этому, что начала на него кричать, что-то о том, что давай просто смотреть перформансы и отдыхать, как нормальные люди. Он ударил второй раз и начал рукой лапать мою коленку и выше, под коктейльное белое платье.
Дальше все было как в тумане: я помню, как оказалась на полу, какие-то звуки были очень яркими, как дыхание зрителей и звук удара его руки по какой-то части моего тела. Я могла разглядеть только то, что было в ближайшем метре от меня. Самым важным казалось поскорее встать с пола, занять раскладной стул и упереться ногами в пол. Когда я в очередной раз оказалась на полу, я заметила, что что-то потекло по моим ногам и по сцене. Сначала я подумала, что это кровь, но это оказался лак для ногтей, который стоял рядом с другим перформером.
Я подумала, что если Андрей еще раз меня ударит, я начну отбиваться. Но как раз в тот момент он повалил меня на спину, сел сверху, зажав мои ноги. Одной рукой он зажал мне руки, а другой рукой закрыл мне рот и нос, так что я задыхалась. Кто-то оттащил его от меня, какая-то девушка подбежала ко мне, взяла за руку, и я добежала до стула вместе с ней и села. Почему-то мне стало очень стыдно за то, что мое платье выше коленки, и я начала натягивать его вниз и приводить волосы в порядок.
Он ходил по кругу, а несколько парней стояли рядом со мной и не пускали его. Я спиной чувствовала его взгляд на себе и что вот-вот он начнет опять. Он прорвался сквозь двух-трех сильных больших мужчин и вышиб меня со стула ударом в затылок. Я ожидала от себя, что начну кричать, буду вопить во все стороны, плакать и умолять его остановиться или звать на помощь, но я только в начале пару раз, задыхаясь, сказала «перестань, успокойся» — и больше я не могла говорить ничего, ни ему, ни кому-либо еще.
Я думала, что буду считать каждую секунду перформанса, но очнулась за 30 секунд до звонка таймера и подумала: «Слава богу». Я думала, мне будет больно от каждого удара, но после первого я не чувствовала ничего, кроме того, что мое тело как-то странно передвигается и перекидывается из одного конца сцены в другой. Когда оставалась минута до конца, ко мне подошел второй напарник по сцене, Эдвард, и начал наносить блестки на синяки и ссадины.
Когда перформанс закончился, мы пошли переодеваться. Платье было в черных пятнах лака, прическа растрепана, а косметика размазана по лицу. Блестки ярко смотрелись на фоне сине-зеленых пятен и красных ссадин на коленках, на которые я приземлялась. Меня трясло, потом начало тошнить: ощущение, будто у меня солнечный удар или я сейчас упаду в обморок. В голове гудело, я потрогала ее, и в руках оказался клок волос. Тогда и начало болеть все.
Следующие дни я провела в кровати: мне было больно двигаться, каждое движение отдавало болью по всему телу, каждый наклон головы был почти невозможен, ссадины пекли, так что еду и чай мне приносил в постель мой парень. Компьютер и все рабочие вещи пришлось перенести в кровать. Казалось, что на неделю я отупела: я не могла нормально работать на компьютере, я просто ничего не понимала, было тяжело много общаться, все было как в тумане, и мне сильно хотелось спать.
Мне было очень странно и непонятно: как так, ведь меня били всего около 13 минут, если вычесть перерывы. И не так уж сильно, как иногда бывает: без предметов и не ногами. У меня было только два больших бледных синяка на ногах и вырванные волосы. Ссадины через неделю стали проходить, так что отличить меня как девушку, которую побили, от девушки, которая просто упала на улице, было достаточно сложно.
Я хотела сделать фотосессию со всеми этими синяками и ссадинами, но фотографировать было почти нечего, и они были не такие яркие, как на социальных рекламах. Я хотела пойти снять побои, чтобы потом написать текст о том, как это делается и как ведут себя медсотрудники, но у меня не было сил в первые дни даже в туалет подняться, да и показывать стало особо нечего.
А что же происходит с девушками, которых бьют каждый день или просто периодически и дольше?
Я часто слышу всякие идеи о том, что, мол, каждая уважающая себя девушка должна уметь постоять за себя и драться в ответ, дать мужику промеж ног, должна ходить везде с перцовым баллончиком, тренироваться в зале и так далее. Я — низенькая девушка, ходящая в походы, репетирую и танцую по несколько раз в неделю. Я знала, что со мной будет, так что была готова, но не смогла дать сдачу. Три мужчины, которые оттаскивали моего партнера, не смогли оттащить его полностью или выгнать с перформанса.
Должен ли ребенок уметь собирать оружие на заводе, как это было во время Второй мировой? Нет, не должен. Должна ли девушка тренироваться, чтобы в случае насилия не дать себя в обиду? Нет, не должна. Мы все заслуживаем жить в мире, где любая девушка в любой стране будет в безопасности: и та, что ходит в короткой юбке, и та, что носит хиджаб, и та, что живет с партнером (партнершей), и та, что пошла на первое свидание, и та, что поздно ночью возвращается откуда то ни было. Девушка не обязана быть сильной, особенно ловкой и хитрой, чтобы улизнуть от насилия — насилия просто не должно быть.
Нам не нужны нереалистичные плакаты, где девушка обязательно с синяком под глазом и разбитой губой и никак иначе. Нам нужно понимать, что любая девушка могла подвергаться насилию, и мы об этом можем не узнать по внешним признакам. Мы должны понимать, что человек, живущий в насилии, не в состоянии тут же встать и послать всех подальше и начать жить счастливой жизнью через секунду. Это длительный процесс — и физически, и эмоционально. Мы должны понимать, что у жертвы может тупо не быть сил не только дойти до полиции/больницы/соцслужбы, но и элементарно встать с дивана. И мы должны понимать, что чем дольше это продолжается, тем глубже застревает жертва.
Я думала, что смогу написать этот текст сразу после перформанса. Но сейчас уже июнь, и я только сейчас могу об этом говорить и писать.
Я думала, что захочу повторить перформанс в более открытом пространстве с большим количеством людей, но сейчас я понимаю, что это не произойдет в ближайшие пару лет.
Я посвятила этот перформанс себе 15-летней, только входящей в абьюзивные отношения и не догадывающейся об этом, и каждой женщине*, когда-либо испытывавшей абьюз.
Берегите себя.
Заглавное изображение: «Внутри», Ondina Norda
Проект реализован при поддержке Фонда Розы Люксембург в Украине.