Фильм «Красная Шапочка» начинается со сказки. И верно: женская история — действительно хорошо сохранившаяся сказка, пишущаяся волшебными нарративами. Главная героиня должна пройти испытания, чтобы получить в награду собственную самость, свободу и признание. Но бабушка режиссерки вместе с красным плащем шьет альтернативный сюжет для жизни.
Итак, семейство режиссерки Татианы Масу Гонсалес, состоящее из женщин, находит сказки, которыми воспитывались три поколения. Они обсуждают Красную Шапочку, Белоснежку, Синюю Бороду. Сюжет по телевизору упоминает о девушке, нашедшей свою сандалию, словно Золушка. В фильме часто звучат колокольчики — тихий хрустальный звук магии, переплетающийся со звуками швейной машинки.
Крестная фея Золушки, по Шарлю Перро, превращает обноски крестницы в бальное платье. Красная Шапочка в сказке братьев Гримм путешествует по лесу в накидке, которую для нее в подарок сшила бабушка. Мама Белоснежки, мечтая о дочери, занималась шитьем и уколола палец. На снег упали три капли крови.
Угроза волка
Бабушка режиссерки рассказывает о трудном детстве: родители постоянно работали в поле, а брат заставлял заниматься тяжелой работой по дому и часто избивал. Как и Золушка, главная героиня не жаловалась родителям, сносила обиды молча. Дома она чувствовала себя «ничем».
«Он постоянно заставлял меня делать все подряд: присматривать за коровами, ходить на поле молоть пшеницу, с раннего детства».
Красная Шапочка же, напротив, была очень любима матерью, что позволило ей пренебречь ее предупреждением об опасности, таким образом заявив о своем желании сепарироваться. Героиня фильма, хоть и лишенная матери, также предпочитает отделиться, пройти инициацию, столкнуться с опасностью в поисках лучшей жизни.
Волк в этой сказке символизирует некоторую угрозу реальности, маскулинную и властную угрозу. И уничтожить он пытается не только Красную Шапочку, но и ее праматерь, то есть некое начало ее рода. При этом интересно, что в самом фильме мужские фигуры отсутствуют как при документальной съемке, так и в семейном архиве.
Традиционная героиня сказки братьев Гримм обладает нулевой субъектностью (и носит имя вещи, то есть под вещью больше ничего и нет — в красной шапочке идет Красная Шапочка) и остается жертвой обстоятельств, и спасение ее тоже осуществляется посредством мужского обстоятельства. Для героини фильма красное пальто, вероятно, было свидетельством эксплуатации, но уже для внучки оно превращается в красный флаг, ведь в этот процесс шитья вплетена особая нить из ткани праматеринского опыта.
В конце фильме бабушка рассказывает искаженную историю Красной Шапочки, опуская опасности, и тем самым очищает дорогу для своей внучки в ее новом красном плаще. Теперь она может идти в лес за собственной самостью без смертельного риска.
«Красная Шапочка… Волк ушел. “Этот трусливый Волк сюда никогда не вернется”».
Война
Когда бабушке Татианы было восемь, она бежала из дому через лесистые горы, пока в небе гудели военные самолеты. А позже сама перебралась из Испании через океан в Буэнос-Айрес, чтобы учиться шить. Теперь же она шьет новый красный плащ для своей внучки, вплетая нарратив своего прошлого в некий общий нарратив-свидетельство женской истории. В таком повествовании одинаково важны воспоминания об авианалетах и о купленном с первой зарплаты пальто, которое почти сразу село от дождя. Каждый фрагмент опыта имеет свой вес.
Уход в лес, поход через лес. В лесу живут волки и партизаны, но также и ведьмы. Между очень материалистическими сценами, в которых предметность, осязаемость мира показана почти избыточно, просачивается тонкая мистерия и колдовство.
Опыт войны вспоминается главной героиней как сквозной, она возвращается к этим воспоминаниям снова и снова, не давая точных определений, что превращает ее опыт в универсальный.
«В день начала войны мне было восемь лет. Когда я пришла в Потес, началась стрельба».
***
«Они знали, что те, кто начали стрельбу, были, как тогда говорили, “красными”, а другие были националист_ками».
Для главной героини война происходила как бы за авансценой, в подполье, в лесу. Она говорит, что «слышала выстрелы, но не видела людей». А также подслушивала разговоры старших (касательно распределения сельскохозяйственных земель):
— Ну, да, я незаметно слушала…
— И про что они говорили?
— Ну, про то, что… что случилось, когда… Все, что происходило, когда они ее потеряли.
Шитье, пение, письмо
Политическое сопротивление совершается здесь тремя способами — через шитье, пение и письмо. Процессы это клопотные, медленные, упрямые. С их помощью женщины пытаются отыскать способы регистрации себя в мире.
Текстиль и текст имеют общий корень textus, что с латинского означает переплетение, хотя письмо не всегда было доступно женщинам, а шитье считалось лишь ремесленнической работой. Но для бабушки режиссерки это был единственный способ зарабатывать самостоятельно. Как упоминалось выше, чтобы обучиться шитью, она отправилась в Буэнос-Айрес через океан совершенно одна, бросила работу гувернанткой, претерпевала на работах в мастерских, где не всегда платили.
В эпизоде, когда женщины этой семьи собираются за столом, обнаруживается, что главная героиня ведет дневниковые записи, их интенсивность усиливается, дочь отмечает, что она пишет уже и на обратной стороне листа:
— И это только первые годы ее жизни.
— Я стану писательницей!
Пение в фильме рассматривается как не менее важный компонент проживания реальности — звучат освободительные рабочие или эмансипационные лирические мотивы. Режиссерка поет вместе со своей сестрой:
На площади моей деревни
Рабочий сказал господину:
«Наши дети родятся
с поднятыми кулаками»
И эта земля, которая не моя, эта
земля, которая принадлежит господину.
Я поливаю ее своим потом
и обрабатываю руками.
В фильме есть несколько архивных записей. В одной из таких маленькая Татиана танцует под такую песню:
«Почему ты не выходишь замуж,
девушка?», — спрашивают меня на улице.
Мне хорошо живется и без парня,
и на то есть причины.
Муж, свекровь,
деверь,
десять детей и один приемный,
походы в парк,
грипп, твоя и моя мамы —
все это очень сложно.
При этом мы часто слышим шуршание голоса, шепот, напоминающий заклинания (Росита… Эсперанса… Лаура-Рита… Евелина… Пальмира… Фелисидад…), который, можно подумать, заговаривает капитализм, возвращает женщинам их имена. Они звучат тихо, вполголоса, желая превратиться в крик.
— Я ничего не боялась.
Ткань опыта и разрывы
Главная героиня демонстрирует неспособность извлечь единую политическую логику из своего опыта: она воспроизводит речь эксплуататоров несмотря на большой опыт угнетения. Она говорит, что мужчины никогда не обижали ее, хотя внучка возвращает ей ее же воспоминания об обратном. Татиана становится продолжением истории своей бабушки, ее более радикальным выражением, ответной реакцией.
— Бабушка, ты сама мне рассказывала, как один парень спросил, сколько ты берешь, а ты ударила его сумкой.
— А, точно.
Объединяющей для двух женщин остается история трудовой эксплуатации. Это непрерывная история, объединяющая (возможно, больше, чем) две конкретные судьбы. Срез индивидуальной истории разворачивается в пересказ эпохи.
Разрыв между поколениями женщин улавливается в сцене демонстрации, во время которой бабушка находится в одиночестве, за полями политического процесса, но также «над» ним — на крыше, по дороге наверх.
На марше звучит музыка. Шепот превращается в крик, песня сопротивления продолжается:
— Сестры, наш голос слышит вся
Латинская Америка.
Статья подготовлена при поддержке Rosa Luxemburg Stiftung в Украине.